Погребенные

Сергеев Дмитрий

Уснувших детей и женщин — все они тоже были одеты в солдатскую форму — перенесли в шахтный подъемник и тремя рейсами переправили наверх.

Шестеро человек — в их числе Инга — продолжали осмотр подземных помещений. Нашли потайной ход. Дверь из толстенных стальных пластин взрезали лазерным лучом. Открылась тесная каморка, вырубленная в гранитном монолите. В ней помещался всего один стол. За ним сидел дежурный офицер.

Прежде чем его поразили

ампулой, он повернул рычаг взрывной установки. Грохот потряс подземелье. Погас свет. Офицера нашли лежащим на каменном полу — выстрелом из пистолета он размозжил себе голову. Все главные объекты рудника были заминированы. В случае захвата шахты противником устав обязывал дежурного повернуть рычаг взрывной машины и покончить с собою.

Взрывом, обрушило шахтный ствол, разнесло вентиляционную систему, насосные установки и пульт автомата ШАХ.

Спасательный отряд выбирался наверх по восстающим. На помощь к ним двигалась группа горноспасателей. Встретились они между четвертым и третьим горизонтами. Инга и пятеро, бывших с нею, к этому времени были едва живы из-за нехватки воздуха. Единственной жертвой во всей этой истории оказался дежурный офицер, пустивший пулю себе в череп. Он соблюдал параграф устава и выполнил заложенную в него программу с четкостью автомата.

* * *

Многое раскрылось мне лишь по мере того, как я знакомился с историей последних веков.

Полтора столетия назад территория, где находился рудник, принадлежала неофашистскому государству, в котором был установлен, пожалуй, самый жестокий и бессмысленный режим за всю историю человечества. Все было доведено до полного абсурда. Единственной целью жизни каждого человека признавалась защита и сохранение режима. Мужчины и женщины с детских лет облачались в солдатские мундиры, несли службу. Все как есть было военизировано и засекречено. Ни один человек не знал и не имел права знать, что происходит за пределами цеха или канцелярии, где он служил. Любой человек, на ком не было военной формы вызывал подозрение: мог быть либо диверсантом, либо лазутчиком.

Когда, рудник автоматизировали, охрану усилили еще больше: установка считалась сверхсекретной. То обстоятельство, что примерно такие же счетно-решающие машины типа ШАХ имелись во всех странах, никого не смущало. Помимо тройной охраны наверху, в шахте дежурила специальная рота, о существовании которой знали немногие. Для соблюдения строжайшей секретности роту сменяли лишь через

два года. В течение этого срока никакой связи с внешним миром ни офицерам, ни солдатам не разрешалось. Под землей были созданы условия, необходимые, чтобы мог выжить человек, с пеленок привычный к казарменному режиму. Поскольку в армии служили все, независимо от пола и возраста, рота была смешанной — в нее призывали прямо семьями. Свободное от постов время проводили в муштре и зубрежке уставов, просмотре спецфильмов.

Настолько все были проникнуты стремлением выполнить предписанный долг, что никто не. удивился, когда в положенное время новая рота не прибыла на смену. Все безропотно остались служить второй срок, затем третий, четвертый… Подрастали дети, заменяли на посту отцов, у них рождались новые солдаты. Обучением и муштрой солдат занималась машина — тот самый автомат ШАХ, который обслуживал рудник, вел добычу и разведку руды. Постепенно новые поколения разучились говорить нормально, усвоили интонации автомата-заики.

Довольно просто объяснилось и недоразумение, почему машина сообщала неверные данные о запасах руды. Код, которым она зашифровывала цифры, был утерян еще при жизни того государства, так что истинного положения, каковы же действительные запасы руды, никто никогда и не знал. Система секретности сработала полностью.

Сейчас бывшие солдаты и солдатки находятся в специальной психиатрической лечебнице. Увы, все усилия медиков пока тщетны. Возвратить к нормальной жизни удалось только детей. Взрослые до сих пор продолжают играть в солдатиков: маршируют по шесть-восемь часов в сутки. Придумали себе различные посты и несут караульную службу по всем правилам, как предписывает устав. Грустно смотреть на них со стороны.

* * *

Я долго не решался спросить у Инги, куда девался протокол допроса? Почему никто не вспоминает про него?

— Протокол? — удивилась Инга. — Они вели протокол? Но ведь никто из них не умеет писать — они давно разучились. На столе обнаружили листы бумаги, исчирканные линиями и кривулинами, похожими на детские каракули.

Я облегченно вздохнул.

– --

Журнал "Сибирь", № 2 за 1973, стр. 42-67.