Погружение
Шрифт:
— И у нас такие есть, видящие?
— Всякие есть. Странники. Или староверы-бегуны. Отрицают контроль государства радикально. Есть свои тайные дороги, места остановок в секретных комнатах особых людей. Пристани называются. А люди — пристанедержатели или странноприимцы.
— А куда бегут эти странники?
— В разные места. Где миры соприкасаются. В паломничество на Тибет тоже.
— Староверы?! На Тибет!? — Усомнилась я. — Извини, очень неожиданно.
Вера Абрамовна часто повторяет, что у нее нет времени выслушивать измышления и мысли по разным поводам. Слишком дорогое удовольствие принимать
— Мало того. Если почитаешь мемуары Пржевальского, то узнаешь, что первыми русскими на Тибете были именно они.
— А что им там надо то?
— Ищут волшебную страну Беловодье. Но это объяснение для прочих. С ламами контачат. Знания тайные получают в тибетских монастырях, которые записывают на деревянных дощечках ножиком. Секретная система называется Дюнхор-Калачакра. Деревянные дощечки с этим учением находили на обысках Костромской и нашей области, в Белоруссии и Поморье.
— Где Кострома, а где Тибет, — окаю, как костромичи.
— Чтоб дойти, карты есть потаенные, где отмечены и материальные места, географические, так и не видимые ходы, выходы. Через Калмыкию, тайными тропами. Бывает, что и вместе с калмыками — они буддисты и тоже в паломничество ходят.
— Да уж, такого я точно не предполагала. Буддизм в Пошехонских лесах.
— Но и это только то, что видят или слышат обычные люди. Есть разные степени посвящения. Это же не просто экзотические туристы, которые пешком бродят по разным местам. Истинное назначение — странствие в другие миры и измерения. Если таким знанием овладел странник, тогда и в Беловодье можно попасть, и в Шамбалу.
— Я знаю одного такого.
— Запомни, — Вера Абрамовна стала серьезна, — ты никого не знаешь и ничего не слыхала. Поняла?
— Поняла. Так все серьезно?
— Когда какой-нибудь кабинетный ученый пишет работу про них, это одно. А если от тебя услышат, совсем другое. Вцепятся намертво. Тюрьмой не отделаемся. Тебе, кстати, от него поклон.
— Как он?
— По делам своим исчез опять. Время сейчас неспокойное.
— А что за странная собака с ним? Спрашиваю, уходит от разговора.
— Я и про собаку не знаю. Видишь, как тебе доверяет, — смеется она.
Золотая осень сменилась дождями. Но я люблю и такую погоду. Когда бегаешь, то на каком-то этапе сливаешься с природой и все равно, дождь или снег. Даже еще лучше. Потом в горячем душе острое чувство блаженства.
В училище Лев Михайлович сказал, что мне звонил мамин доцент. Маму в роддом отвезли. После учебы еду к ним. В дверях записка с адресом и номером палаты.
В толчее еду на трамвае в центр. Первый роддом на Набережной. Под окнами стоят родственники. Нахожу Михаила Владимировича.
— Привет, Машенька. Вон, какое дело. Схватки в семь утра начались. Скорую не стали вызывать. Я на машине сразу сюда привез. Договаривался, знакомый тут работает.
— Да, говорят, лучший роддом.
— Пойдем, еще раз спросим.
Внизу долго ждем грузную тетку, которой доцент сует очередную шоколадку.
«Ась, —
— Мальчик у вас, полчаса назад родился. Три двести, пятьдесят два сантиметра.
— Спасибо! — Михаил Владимирович кричит с таким чувством, будто санитарка принимала участие, но хватает меня в объятия и приподнимает.
— Что теперь, — по деловому спрашиваю я.
— Сейчас отдыхать будет. Завтра приходите. Передача будет, отнесем.
На следующий день, как договорились, встречаемся в четыре и едем на его желтой копейке. Палата теперь другая. Санитарка понесла пакет с едой и фруктами. Мама через пять минут выглянула. Машет рукой, чего говорит, не понять. Она приоткрывает окошко, оглядываясь назад.
— Скоро кормление, сейчас принесут, — кричит она со второго этажа.
Мы ждем. Через двадцать минут мама показывает в окно кулек. Видно красное пятнышко лица в пеленках, но этого достаточно, чтобы доцент заявил, что ребенок весь в него. Я соглашаюсь. Мама бросила записку. Там перечень необходимого с инструкциями, где и что взять. Едем домой. Помогаю разобраться с вещами. Готовлю ужин. В записке мама просит присматривать за мужем, чтоб не голодный был. Теперь я каждый вечер приезжаю, ужинаем вместе. Проверяю, чтоб была еда на завтрак. А обедает он в институтской столовой. Но это не долго. Выписка через пять дней.
Санитарки и акушерки получили свои пакеты с коробками и бутылками, мама — букет роз. А доцент — сопящий сверток.
Дома все устраиваем. Теперь во второй комнате детская. Доцент привез кроватку из промтоваров и синюю коляску. Я режу фланель на пеленки. Из марли делаем подгузники.
Мальчик спокойный. Ест, спит, иногда пищит. Мама кормит сама. Она уставшая, но счастливая. Я езжу к ним каждый день. И все выходные у них. Первый выход на прогулку вчетвером. Через две недели все наладилось. Стирки море. В комнате Михаил Владимирович натянул веревки, и теперь на них сохнут пеленки и подгузники, ползунки ираспашонки. Я приезжаю раза три в неделю помочь белье погладить или постирать, сготовить и просто понянчиться.
Сложно описать чувства. Мне тоже хочется маленького. Иногда думаешь, что ради этого можно всем пожертвовать. Но я могу заглушить все переживания. Все-таки это ненормально, и я ненормальная. Материнский инстинкт — сильнейший. Еще одно искушение. Рожу — познаю. Сейчас просто помогаю.
Решаюсь позвонить Полине. Трубку взял пожилой мужчина:
«Нет такой, если появится, что передать?»
«Скажите, что знакомая звонила из Ярославля».
Она перезванивает вечером. Как раз я у мамы. Меня зовет к телефону доцент.
«Алле, Маша, привет! Вспомнила про меня?» — в трубке шуршит.
«Привет, Поля! Да уж тебя забудешь», — я рада ее слышать.
«Трубку папа брал, он осторожничает со всеми».
«И правильно делает. Я тоже».
«Я буду в Ярославле скоро, позвоню на этот номер за день. Давай встретимся».
«Давай. А то сейчас в Москве не поймешь, что. Карта москвича, талоны всякие. Буду ждать».
Приехал Олег. Сначала позвонил домой к маме, выяснил, что я в училище. Что-то дрогнуло внутри, когда я увидала его на тротуаре. Обниматься и не пытался.