Погружение

Аверин Евгений Анатольевич

Пес вздохнул и улегся у ног.

— Я сейчас приду, только не вой больше.

Но Рик одну меня не отпустил. Что-то решилось в собачьей голове. В ЖКО звонить пришли вместе. Хорошо, что согласился подождать на улице. Лев Михайлович хмыкнул, но ничего не возражал. Теперь надо дождаться десяти часов, когда откроется «Горизонт» и «Промтовары». Будем искать сбрую.

Из «Горизонта» послали в магазин «Охотник». Это ехать надо. Но народу уже не так много. Стоим на задней площадке.

В «Охотнике» подобрали черный кожаный ошейник с блестящими

клепками, поводок попроще и, на всякий случай, намордник. От него Рик отвернулся, так что взяла без примерки. По совету продавца, мол, все равно заставят надеть в людных местах.

В училище вахтерша собаке даже обрадовалась: «Вместе за порядком смотреть будем». И пес не возражал. После учебы вместе поехали к маме. Я его веду осторожно, не дергаю.

Мама в дом пускать его не хочет. Ребенок маленький, бактерии всякие и блохи. Но потом соглашается на коридор. Доцент тоже не в восторге, но виду не кажет. И даже предложил покормить. Наложили в миску лапши с тушенкой и поставили перед Риком. Тот не спеша съел, а потом подошел к Михаилу Владимировичу и ткнул головой в колено.

— Ишь, какой воспитанный, — удивился тот.

— Да уж. Так что, теперь он со мной, — развожу руками.

— Если от деда Егора, то пусть будет, — сдается мама, — только к Глебу не пускай. Животное все-таки.

Возвращаемся поздно. Сорок первого не было, поехали на четверке. С остановки идти нужно дворами. Можно и вдоль дороги, но сильно дольше. Собак приосанился перед проходом, подобрался. Не успела я его спросить, чего учуял, как из темноты шагнули тени. Пять или шесть. И еще столько же сидело на кортах вдоль стены.

«Таджики!» — пронеслось вихрем. А уже почти дошла. Горную молодежь по каким-то политическим соображениям определили в ПТУ при нашем судостроительном заводе. Должны были получиться мотористы, сварщики, слесаря. Надежды не оправдались. Учиться не могли. Заросшие волосами, они ходили толпой человек в двадцать-тридцать по Дядькову, задирали местных. А уж в общаге от них волком выли. Правильно Полина говорит, к каждой такой акции надо солдат с автоматами. Тогда мир, покой и дружба. А так никакая милиция не справляется.

Дорогу заступили. Тени перекинулись режущими слух фразами и загоготали. Рука из темноты потянулась к сумке. Лопухнулась, расслабилась. Учат тебя, учат, а все, как игрушки, воспринимаешь. Вот урок, получай. В сумке ничего такого не было. Немного еды нам с Риком. Деньги я ношу во внутреннем кармане. И их будут искать. Успела увидеть белки глаз. «Как у негров» — мелькнула мысль, — «ничего не видно кроме глаз и зубов».

В этот момент Рик прыгнул. Без рычания и даже без толчка. Его тоже в темноте не видно. За треском куртки последовал шлепок тела о землю и крик, перешедший в скулеж.

Остальные двинулись к нам со всех сторон. Глаза привыкли к темноте. Различила вставшего таджика, несколько достали что-то и держали в руке.

Раздался рокот. Утробный, заставляющий

нутро вибрировать. Я глянула на собаку и испугалась. Он был раза в два больше ростом, мне по плечо в холке. Шерсть стояла дыбом. Тяжело переступая Рик пошел на толпу. Не это удивило, а коричневое сияние вокруг него. От него было страшно. Будь он хоть с болонку, все равно напугал бы. Я догадалась, что не все его четко видят, но их страх чувствовала. Оцепенение таджиков прошло. Они что-то заорали и бросились к свету фонарей. Рик двумя прыжками оказался в светлом круге и повторил рык. Те бежали без остановки.

Я стояла посреди проходного двора. Пес вернулся, как ни в чем не бывало. Ауры не было. До дома сто метров шла молча. В коридоре села перед ним на корточки:

— Какой ты страшный бываешь! Я до сих пор в шоке. Спасибо тебе.

Рик шагнул и положил голову мне на плечо. Я зарыла пальцы в шерсть и прижалась щекой.

— Знаешь, за меня мало кто заступался. Необычное чувство.

Начался отходняк, который выразился в обычное дело — в слезы. Я плакала, прижавшись к нему, пока он по-деловому не вылизал мне щеки. Тогда уже улыбаясь, поднялась.

— Давай отметим это. Посмотрим, чего есть.

Нашлась банка сгущенки, печенье пара пачек. Рику сварила на бульоне овсяную кашу. Он ее любит. Бульон крепкий, выварен из костного остатка, который иногда бывает в магазине вместо мяса. Я его делаю в большой кастрюле и держу в холодильнике, хватает на три раза. Себе сделала яичницу. Псу тоже пару сырых яиц стукнула сверху. Он с удовольствием съел. На десерт сделала из печенья, какао и сгущенки колбаски. С ними пили чай. Я — зеленый, а Рик — воду.

Проснулась утром и не могу понять, во что уперлась нога. Оказалось, в Рика.

— Ты чего забрался?! У тебя же место рядом. Или решил на правах спасителя поближе быть?

Пес молча слез и уселся рядом.

— Ладно, не обижайся. Я же не сказала, что возражаю. И не прогоняла, — я глажу темно-коричневую шерсть между ушами. Рик лизнул руку. — Будешь почетным телохранителем.

Я хватаю его за щеки и тормошу. Он издает звук «Уммм» и ложится.

На улице подморозило. Падает снег и уже не тает. После учебы еду к Вере Абрамовне вместе со Львом Михайловичем. Он нас подвозит на зеленом москвиче.

К нашему приезду готов пирог с капустой. Рику налили суп. Сытый, он лежит в коридоре, прикрыв глаза. Я рассказываю про свои приключения.

— Конечно, у страха глаза велики, но я уверена, что не показалось.

— У Егора Тимофеевича могут быть любые странности. Почему бы не собака? Хотя, в том, что ты рассказываешь, нет ничего необычного, — Вера Абрамовна качает головой, — и женщине намного проще понять это. Представляешь, что такое шарм?

— Девушки используют его интуитивно, — вступает Лев Михайлович, — и имеют от него определенную защиту, в отличие от мужчин.