Похищение Черного Квадрата
Шрифт:
Тогда мама на всякий случай, пока полковник не прибыл на место жительства, отправила Алешку в ванную.
— Заодно и помоюсь, — безмятежно пошутил он.
…Папа пришел озабоченный своими Интерпол овскими делами, усталый и голодный. Такой голодный, что не заметил сгоревшие котлеты. Он съел три штуки — они хрустели у него на зубах, как речной песок под колесами телеги, — и сразу же спросил:
Что натворили?
Котлеты сожгли. — Я постарался этой новостью оттянуть неизбежную разборку.
Жаль, —
А что, три штуки подряд тебя не порадовали? — спросила мама.
Это были котлеты? — удивился папа.
— А ты что думал? — удивилась мама. Она, похоже, тоже тянула время.
Но папа на этот вопрос не ответил. То ли не знал, что ответить, то ли не хотел огорчать маму.
Так, — сказал он, — с котлетами разобрались. Что еще?
Алешка учительнице нагрубил. Его из школы исключили.
А из дома не выгнали? Где он? Алексей!
Иду, — послышался недовольный Алешкин голос. — Помыться не дают.
Он пришел на кухню с мокрой головой и в мамином халате, подол которого, чтобы на него не наступить, придерживал обеими руками.
— Докладывай, — сказал папа. — Только не ври.
Этого он мог и не говорить. Алешка никогда не врет. Даже для собственной пользы. За исключением тех случаев, когда надо кого-то выручить из беды.
И он «доложил».
После большой перемены в Алешкин класс пошли трое: наш директор — бравый отставной полковник, заплаканная Любаша и молодая женщина, вся в волнистых локонах. Похожая па Мальвину. У нее были светлые пустые глаза, в которых ничего не отражалось — никаких чувств. Ни плохих, ни хороших.
— Здравия желаю! — сказал Семен Михалыч, когда ребята встали и затихли. — Слушать приказ: решением вышестоящей организации Татьяна Львовна, — жест в сторону Мальвины, — назначается в ваше подразделение на должность учителя. Вопросы есть?
Так точно! — вскочил Алешка. Он всегда шутливо подыгрывал директору.
Фамилия?
Рядовой Оболенский! — Алешка вытянулся, как стойкий оловянный солдатик. — Товарищ полковник, а если мы против?
И тут все ребята зашумели. Как на митинге избирателей. В поддержку своей кандидатуры.
— Приказы не обсуждаются, — прервал их возмущение директор. — Приказы выполняются. Любовь Сергеевна направлена в нижестоящее подразделение — детский сад «Солнышко» — воспитателем старшей группы.
Тут шум немного поубавился. Через «Солнышко» прошли почти все наши ученики. И сохранили о нем самые теплые воспоминания.
Любаша попрощалась со своими учениками, пожелала им успехов в учебе и счастья в личной жизни и пошла к дверям. Ребята сорвались со своих мест, окружили ее, и она исчезла среди них, как ромашка среди васильков.
Приступайте к своим обязанностям, —
Есть! — браво ответила Татьяна Львовна и рявкнула: — Стоп ит! Тэйк ё плэйс!
Ребята прибалдели. Английский у них только начался, но многие уже знали, что последняя фраза звучит, как собачья команда: «Место!» И, послушно оставив рыдающую Любашу, разбрелись по своим местам.
Ну, давайте знакомиться, — сказала Татьяна Львовна и села за стол. Раскрыла журнал л, а рядом с ним положила блокнот и все время делала в нем какие-то записи.
Она стала называть фамилии и расспрашивать каждого ученика: кто родители, где работают, какую пользу могут принести школе в целом и классу в частности. И все это записывала в блокнот.
Дошла очередь до Алешки. А он ей почему-то сразу не понравился.
Но когда Алешка сказал, что наша мама экономист, в глазах Татьяны Львовны затеплился огонек.
В банке? — спросила она с интересом.
В какой банке? — обиделся Алешка. — В институте.
Огонек в глазах тут же потух и подернулся пеплом.
А папа?
Милиционер.
Татьяна Львовна вскинула голову, тускло сверкнули ее глаза, и она сказала презрительно:
Понятно. Садись. Огурцова.
Я!
И так дальше, по всему алфавиту. А потом Татьяна Львовна стала ходить по классу, между рядами, и задавать неформальные вопросы.
Алешка как раз в это время укладывал в ранец свои эскизы декораций для нашего школьного театра.
Татьяна Львовна мельком глянула на них, равнодушно похвалила и пошла дальше, бросив на ходу Алешке:
Ты, наверное, художником будешь?
Нет, — доверчиво сказал Алешка ей вслед, — милиционером.
Татьяна Львовна почему-то обиделась. И вполголоса пробормотала на ходу:
Да, если дурачок, то это надолго.
А если дурочка, то навсегда, — буркнул под нос Алешка, не сдержавшись.
Но Татьяна Львовна услыхала и упала в обморок.
Куда упала? — уточнил папа, когда Алешка закончил свой «доклад».
Я же сказал — в обморок.
А точнее? На пол? За окно?
На стул грохнулась. И застонала. И ей валерьянку принесли. А потом — педсовет.
Что-то тут не то, — задумчиво сказал папа. И пообещал: — Ладно, я разберусь. Надеру тебе уши и разберусь. Как фамилия потерпевшей?
Семенова вроде. Или Степанова.
Может, Смирнова?
Нет, точно помню — на букву «М».
Ну-ну, — папа налил себе кофе и взялся за газету. Потом вспомнил: — Да, надеюсь, ты понял, Алексей, что взрослых дураками называть не стоит. Особенно — женщин.
— Понял. Надо было ей сказать: умная какая!
Папа отвернулся, а потом сказал из-за газеты: