Похищение Луны
Шрифт:
Исчезло еще не вытравленное из крови Звамбая благоговение перед дочерью Шервашидзе.
Он стиснул ее, эту надменную княжну, схватил ее без раздумья — так, как сотни и тысячи раз шервашидзевские юноши схватывали звамбаевских девушек.
Он прижал ее к яблоне, и Тамар, заключенная в крепкие объятия, дрожала в бессилии, как горлица в когтях ястреба…
Беспомощно раскрылись ее побледневшие губки, упавшим голосом она стыдила Арзакана, угрожая, позвать отца, не смея в то же время исполнить свою угрозу.
Обхватив одной рукой стан Тамар, Арзакан другой
Это задело Арзакана. Он выпустил девушку…
Что-то сверкнуло у ног убегающей Тамар… Арзакан наклонился. Это был ее золотой крестик, усеянный алмазами. Он поднял крест и стоял под яблоней, не шевелясь, пока не утих лай разбуженных шумом собак.
Ночь была невыразимо хороша. Но и ночь, и луна, и сегодняшняя победа на скачках показались ему бессмысленными. Он снова перескочил через ров и побрел по тропинке к полотну железной дороги.
Долго бродил без цели. Казалось, кто-то подбил ему крыло. Холод одиночества сжимал сердце.
По-прежнему назойливо квакали лягушки, и под их нескончаемый «кррр…» еще больше усиливалось чувство обездоленности.
Арзакана потянуло к вину. Он пожалел, что не пошел с товарищами: по крайней мере не было бы сейчас так противно на сердце.
Свернул в узкий, темный переулок. У ворот, обнявшись, стояла парочка. В своем увлечении они не слышали шагов Арзакана.
Он прошел мимо. Дорогу перебежала черная кошка. Встреча с ней не понравилась Арзакану. И без того эта ночь была такая незадачливая, точно кто-то его сглазил. Но он тут же устыдился: не хватает, чтобы комсомолец верил в приметы! Что сказал бы Чежиа!
Милый образ Чежиа встал перед ним.
Сейчас он, конечно, сидит в своей рабочей комнате, погруженный в райкомовские дела. О, его ожидает большая будущность! Идейный, честный, самоотверженно преданный партии человек!
Чежиа очень умен. Если бы Арзакан во всем слушался его товарищеских советов, наверное, и в любви ему бы повезло…
Чежиа не уставал хвалить при нем Дзабули.
«Княжны с полированными ногтями не для нашего брата. Может, завтра партии предстоят жестокие испытания. Как тогда поступят эти женщины?»
Чежиа имеет свою твердую точку зрения на дворянство… «Дворянства у нас уже нет, — говорил он, — но его дух, его психология живы. Дворянство всегда создавало вокруг себя атмосферу верхоглядства, спеси, паразитизма».
Арзакан вспомнил о Дзабули.
Ему захотелось увидеть ее, и, погруженный в свои мысли, он безотчетно направился к ее дому.
Очнулся лишь около мастерской надгробных памятников. Крылатые серафимы стояли понурив головы. О чем они думали в эту лунную ночь?
Когда Арзакан вошел во двор к Дзабули, к нему кинулась собака.
Юноша вздрогнул так сильно, точно это была не собака, а гиена.
Окно Дзабули еще светилось.
«Не спит», — обрадованно подумал Арзакан.
Лежа в постели, Дзабули читала при свете свечи. Дверь не была заперта, и Арзакан беспрепятственно
Даже в полумраке комнаты, освещенной лишь свечой и луной, Дзабули заметила резкую перемепу в лице Арзакана.
Его вид напугал девушку.
— Что с тобой? — вскрикнула она, заметив кровь на щеках юноши.
Он молча взял стул и сел к ее изголовью. Оглядевшись, увидел детей, спавших на тахте.
Маленькая, прыщавая головка Ута свалилась с подушки. Лицо без кровинки. Он походил на покойника. Старший, Учаниа, спал, скинув с себя одеяло. Его вздутый живот поражал своим размером. Бросались в глаза тоненькие, синеватые губы ребенка, словно выпачканные в грязи. Как-то Дзабули жаловалась, что мальчик ест глину.
Комната дышала бедностью. Запах сырости к ночи ощущался еще сильнее, чем днем.
Арзакан перевел взгляд на Дзабули. Она повторила свой тревожный вопрос.
Он продолжал смотреть на нее. Любовался ее высокой грудью.
— Что могло случиться? Ехал лесом, терновником поцарапал себе лицо, — солгал он.
Дзабули поверила, но чрезвычайная бледность его лица все-таки казалась ей странной.
Попросила его выйти на минутку из комнаты.
— Мигом оденусь, приготовлю ужин.
Но Арзакан не позволил. Снова солгал, что ужинал с товарищами в «Одиши»… сказал, что скоро уйдет — не будет мешать ей читать…
— Возьми кувшин, умойся! — попросила Дзабули. Арзакан согласился. Отыскав кувшин, умылся, вынул из кармана осколок зеркала, заглянул в него: лицо, в самом деле, было в царапинах… Но бледность прошла, свежая вода вернула щекам обычный румянец. Достал гребень и стал медленно причесываться, поглядывая на темные косы девушки, перекинутые через подушку.
— Для чего тебе такие длинные волосы? Не лучше ли остричься? Ведь как трудно, наверное, их расчесывать и мыть.
— Как раз сегодня Тараш говорил мне и Тамар, чтобы мы никогда не стригли волос. Он говорит, что падение женщины начинается с этого. Сначала острижется, потом начнет курить, потом — пить, а там и окончательно свернет на торную дорожку…
Упоминание о Тараше и Тамар было неприятно Арзакану.
Он натянуто улыбнулся и начал приводить свои доводы:
— Какой смысл в длинных волосах? Пусть они останутся у женщины старого поколения, а нам нужны современные женщины… Кроме того, стрижка будет тебе к лицу.
Еще раз взглянув на ее косы, он шаловливо схватил одну из них, как делал это в детстве.
Дзабули высвободила из-под одеяла руки и отняла косу.
Юношу бросило в жар. Он крепко закусил губу. Наступило молчание.
Арзакан поднял книгу, упавшую, на пол, и стал равнодушно расспрашивать, о чем в ней говорится,
Дзабули рассказала, что это повесть о двух знатных семьях, между которыми шла борьба не на жизнь, а на смерть, переходившая из поколения в поколение… Это было в Италии, в средние века. Враждовали семьи Капулетти и Монтекки. Долгие века беспощадного истребления друг друга, века, обагренные кровью, озаренные кострами инквизиции.