Похищение Луны
Шрифт:
О, каким счастливым казался ему в эту минуту Тараш Эмхвари! Ведь он мог хоть каждый вечер, без дурацкого парика, заходить в эту комнату, сидеть у изголовья Тамар, смотреть на нее. И кто знает, только ли смотреть?..
Пропасть подозрений разверзла перед ним свою страшную пасть. В эту минуту он готов был погнаться за молочным братом, убить его в тутовой аллее, прикончить его, как бешеную собаку. В сердце Арзакана Звамбая забушевали, смешавшись, любовь, зависть, ревность. Он весь трясся и согнулся еще сильнее, точно зверь,
Во внутреннем боковом кармане он нащупал крест, принадлежавший девушке. Не будь здесь Тараша Эмхвари, Арзакан непременно передал бы его Лукайя. Так было у него решено. Лукайя счел бы это за чудо господне…
Но теперь, теперь Арзакан дрожал от ненависти.
В это время заговорил сладкоречивый Лукайя:
— Странник праведный, — завел он по-мегрельски, — у нашей больной украли крест, подаренный ей незабвенной ее матерью. Уж мы и молились, и заговаривали, кормилица пела ей перед сном колыбельную песню и «Шоунана» под чонгури. Я пешком ходил в Илори… Закололи святому Георгию Илорскому трехмесячного теленка. Но кто откроет нам волю божью? Добрый странник, может, ты разгадаешь, какой сглаз поразил нашу больную. Не падучая ли напала на нее при наступлении вечера? Не запах ли травы поразил, не дух ли земли забрал? С чего пошел её недуг — от земли, солнца или луны?
И пошел вить свои темномудрствования. Арзакан не знал, как отвязаться от него. Он был зол и хмуро молчал.
И подобно тому, как ученик, явившийся на экзамен неподготовленным, избегает прямых ответов и слепо плетется за наводящими вопросами сердобольного учителя или отвечает на них отрицательно, так беспомощно бормотал наш лжеворожей.
— Не падучая у вашей больной. И ни духом земли, ни духом листьев не обвеяло ее. Ни солнце, ни луна, ни вода не повредили ей. И ни сглаза, ни наговора нет.
Бог гневается на нее, потому и потеряла она крест, подаренный любимой матерью. Во искупление греха больная должна отрезать волосы и посвятить их святому Георгию Илорскому.
Подскочив, как ужаленная, Тамар уставилась на ворожея. Тот низко опустил голову и смолк.
И это молчание больная истолковала как непреложный приговор судьбы.
Взволнованный голос Тамар обратил на себя внимание Тараша и Каролины.
— Бредни! — шепнул Тараш по-немецки Каролине.
Это слово долетело до Тамар, но не разубедило ее.
Лжеворожей встал и молча пошел из комнаты вслед за Лукайя.
Тамар отвернулась к стене и впала в раздумье.
Окинула взглядом короткий путь своих девичьих лет.
За что мог гневаться на нее бог? Ведь она в сущности еще не начала жить по-настоящему и неспособна была даже муху обидеть. Благодаря заботам брата ей не пришлось нести тяжести борьбы за существование.
Приход этого странного старца, его толкование потери креста наполняли ее тайным страхом.
Лукайя, хромая сам, изо всех сил старался поддержать странника.
Арзакан был сильно взволнован всем увиденным в комнате Тамар. Он с трудом выдерживал болтовню Лукайя, а тот настойчиво приглашал его остаться на ужин, сулил показать сундучок со «святынями», дать на зиму что-нибудь из старой одежды, подарить на память образок.
Арзакан хоть и страдал от нетерпения, все же не мог удержаться от улыбки, слушая эти речи.
Озираясь по сторонам, он прикидывал, как бы сбежать, но опасался собак. Подошли к чулану. Лукайя с трудом отомкнул замок, вошел в каморку и начал искать светильник.
На счастье Арзакана, со стороны ясеневой аллеи послышался треск. Собаки с лаем бросились туда. Тогда он потянул незапертую дверь, выскользнул, задвинул снаружи засов и кинулся к фруктовому саду.
Дождь перестал идти, но небо было покрыто тучами. Около яблонь стоял какой-то неизъяснимый, приятный запах. Иногда выглядывала луна, на миг освещала темные силуэты деревьев, махровую лапчатую листву пальм, и снова пряталась за облака, похожие на поношенные, залатанные бурки. Несколько пальм спектабилис стояли во мраке, точно рогатые великаны…
Наткнувшись на скирду свежего сена, Арзакан лег на спину и уставился взглядом в небо. Пятна цвета созревшего табака окружали луну.
За акациями свистела какая-то пичуга. Издалека доносился прерывистый лай одинокой собаки. И таким надрывающим душу показался он Арзакану!
Так лежал он, закрыв глаза и слушая.
Лай собаки наполнял его невыразимой тоской.
На некоторое время снова все погрузилось в ничем не нарушаемую тишину. И вспомнилось Арзакану, как он направлялся в Ачандарский лес, вот так же загримированный, как сейчас…
Ах, как счастлив был он в ту пору, увлеченный борьбой за новую жизнь! Что же случилось теперь с Арзаканом Звамбая? «Неужели меня скрутила любовь к женщине? — упрекал он себя. — Куда же девалась моя удаль?»
И лежит он печальный на стогу сена, и кажется ему, будто подменили ему сердце, будто изменило ему мужество, не стало силы в ногах. И этот лежащий плашмя на сене — не он, Арзакан Звамбая, а и вправду нищий старик ворожей!
Он плотнее закрыл глаза, погрузился в думы.
Думал о Тамар, о Тараше Эмхвари, о сегодняшней авантюре.
Как неожиданно затеял и выполнил он все это!
Может быть, следовало оставить записку, сообщить Тамар о кресте?
Нет, он хорошо сделал, что сжег письмо.
Как! Чтобы Тамар и Тараш наслаждались в уединении, а… Нет, никогда! Пусть помучается, пусть срежет свои косы! Ничего! Это будет каплей яда в чаше наслаждения Тараша Эмхвари. Ведь он не любит стриженых женщин, — ну так вот ему!
Опять одиноко залаяла собака, потом умолкла… Немного спустя она начала выть.
Невыносимым показался Арзакану этот вой. Точно страшное предсказание судьбы.