Похищение Муссолини
Шрифт:
— Но местонахождением дуче будут интересоваться и другие наши люди: из СД, абвера, осведомители Риббентропа [14] .
Это естественный интерес, — уклончиво ответил Скорцени. — Было бы странно, если служба безопасности не интересовалась судьбой одного из самых верных и высокопоставленных союзников по борьбе. Это не должно смущать вас, Гольвег. Это совершенно не должно смущать вас. Любое ваше донесение, принятое в любое время суток, будет немедленно докладываться лично мне. Немедленно, помните об этом.
14
У
«…А следовательно… фюреру, — мысленно проследил эту цепочку Гольвег. Он помнил, что Скорцени только что вернулся из «Волчьего логова». — Или, в крайнем случае, бригаденфюреру СС Шелленбергу. И уже через него…»
Ну что ж, его, Гольвега, это вполне устраивало. У. него нет заслуг, равных «венским подвигам» Скорцени. Он не может вскользь напомнить кому-либо о том, что Кальтенбруннер и художник из Браунау Шикльгрубер [15] — его земляки. Так что участие в этой операции, в исходе которой фюрер заинтересован лично, дарило ему редкий шанс по-настоящему отличиться.
15
Шикльгрубер — настоящая фамилия Гитлера, родившегося в австрийском городе Браунау. Известно, что в молодости Адольф Шикльгрубер. пробовал себя в живописи.
— Меня будет интересовать самая полная информация о месте заключения Консула, — неожиданно повторился Скорцени. — Успех или провал всех наиболее важных операций, проводимых любой секретной службой мира, всегда зависел от того, насколько было или не было учтено множество мелочей.
— Мелочи, подробности… Фамилии людей, имеющих хоть какой-нибудь доступ к информации о Консуле… Я буду помнить об этом, гауптштурмфюрер.
— И последнее, Гольвег. Если бы вам пришлось самому подбирать людей для той миссии, которую нам придется выполнять… Кого бы вы отобрали в первую очередь?
Оберштурмфюрер посмотрел на Скорцени с таким мучительным напряжением, словно хотел вычитать ответ на его собственном лице. Он не торопился с ответом. Нет, это не проверка на умение подбирать себе друзей или надежных исполнителей. В такой плохо завуалированной форме у него спрашивали совета. И это делал Скорцени, который хорошо известен тем, что, принимая решения, не советовался не только с подчиненными, но зачастую и с непосредственными начальниками. Получив приказ, он предпочитал действовать на свой страх и риск.
Но сейчас у шефа отдела диверсий СД было слишком мало времени для того, чтобы тщательнейшим образом подбирать команду из своих разбросанных по всему миру лучших агентов империи.
— Из тех, кого можно включить, не нарушая устоявшихся агентурных звеньев, я назвал бы прежде всего обер-лейтенанта Хасселя, обершарфюрера Кальвица. Ну, еще Андриана фон Фелькерсама.
Скорцени едва заметно кивнул. Он знал этого прибалтийского помещика, избравшего судьбу
— Добавим сюда Менцеля, Швердта, — продолжал тем временем Гольвег. — И, конечно же, Вилли Штубера, уж не знаю, в каком он сейчас чине пребывает, Я понимаю, его придется выдергивать из Подолии, — упредил оберштурмфюрер замечание шефа. — Зато у Штубера, наверное, самый большой опыт действия в полевых условиях. Это важно.
Скорцени вопросительно взглянул на Гольвега. Список исчерпан?
— Думаю, что штурмбаннфюрера СС барона Клауса-Иоахима фон Лепеля вы привлечете и без моей рекомендации.
Скорцени поморщился.
«Два аристократа в одной группе — это слишком» — так можно было истолковать его реакцию.
— О Штубере, естественно, позаботятся. Если в этом будет необходимость, — вполголоса проговорил Скорцени, когда машина уже въехала на окраину Берлина. Он сказал это после длительного молчания, которое, конечно же, было связано вовсе не с раздумьями над судьбой агента СД.
— Стоящий парень.
— Все будет зависеть от того, какое заточение изберут для своего дуче путчисты Бадольо. Больше всего меня тревожит то, что Муссолини может оказаться на каком-то из военных кораблей. Вот кого у меня нет под рукой — так это людей, знающих морские суда, имеющих опыт абордажных боев. Придется брать все, чем пожертвует из своих старых морских запасов адмирал Канарис.
— Или пользоваться услугами сицилийских пиратов.
— Вы можете представить себе, Гольвег, немецких офицеров, решившихся на арест фюрера?
— Простите, — напрягся Гольвег, подаваясь вперед так, что его лицо оказалось почти зажатым между плечами водителя и гауптштурмфюрера. Однако, не дождавшись никаких разъяснений, мрачно, едва ворочая языком в пересохшем рту, пробормотал: — Я не смог бы представить себе такое, даже в кошмарном бреду.
— Мне тоже непонятна психология людей, предавших и превративших в жалкого пленника человека, который силой своего духа, своих идей вознес эту жалкую Италию на гребень истории. И которому еще вчера они так неистово поклонялись.
— Нет, я не могу себе такого представить, — уже более твердо заявил Гольвег, вздрогнув при одной мысли о том, что бы могло произойти с ним, узнай кто-нибудь из близкого окружения Гитлера или Мюллера, на какие темы они позволяют себе рассуждать в присутствии водителя.
Точнее, позволяет себе он, Гольвег. Скорцени это, естественно, простилось бы.
Еще несколько кварталов, словно желая немедленно избавиться от такого собеседника, Скорцени вышел из машины, остановил первый попавшийся «оппель» и решительно открыл его дверцу.
— Ефрейтор, этого офицера немедленно доставить в Заксеихаузен, а там — по указанному им адресу. — Отрывистая гортанная речь его напоминала рев фельдфебеля на строевом плацу в школе унтер-офицеров.
— Но здесь есть кое-кто повыше ефрейтора.
— Что?! — рванул Скорцени вторую дверцу, за которой, на заднем сиденье, свободно развалился тучный майор, очевидно, представлявший какую-то тыловую службу.
— А то, что я тороплюсь.
— В таком случае поедем со мной. Если уж вам настолько некогда.