Похищение Муссолини

Сушинский Богдан Иванович

Гольвег неохотно оторвал взгляд от явившегося ему миража и, слегка высунувшись из-под навеса шезлонга, посмотрел на Кремпке.

— Сегодня ночью. Вместе с вами, унтерштурмфюрер. «Третье явление Кремпке» — так это будет воспринято благодарными островитянами. Об этом будут вспоминать и через два столетия.

Гольвег был уверен, что, услышав эту новость, Кремпке внутренне содрогнулся. «Третье явление» ему было ни к чему.

— Но островок буквально наводнен итальянскими солдатами, полицией и тайными агентами, — сразу же выдал себя Кремпке,

стараясь смотреть при этом в сторону острова, на котором через несколько часов ему придется рисковать жизнью.

— Это-то нас и привлекает.

— Но есть ли смысл? Благодаря нашему агенту-итальянцу радист устроился довольно неплохо. Информация, которую поставляет офицер-макаронник, тоже вполне правдива.

— Не стану терзать вас, Кремпке. Я пошутил. На Санта Маддалену буду высаживаться без вас. Компанию мне составит капитан Пореччи.

— Если вы так решили…

— Не обижайтесь. Останетесь здесь. Поддерживать связь между мною, Скорцени и командиром отряда тральщиков.

— Хотите лично убедиться, что Муссолини на острове?

— Мы столько раз ошибались, что в этот раз ошибки быть не должно. Если все так, как докладывает наш агент, дня через три здесь появится еще один батальон корсиканской бригады, и можно начинать операцию.

— Мне не хотелось бы, чтобы это выглядело так, будто я струсил, — растерянно пробормотал Кремпке. И Голь-вег впервые увидел, что усеянное веснушками богообразное лицо его вспотело. До этой минуты ему казалось, что этот сын Померании вообще лишен способности потеть.

— Я никогда не считал трусостью благоразумие, Кремпке. Потому что не принадлежу к людям, идущим на риск ради риска. Ради сладострастного ощущения того, что ты прошел по лезвию и уцелел, — уже более резко добавил Гольвег.

И Кремпке понял: оберштурмфюрер тоже нервничает. И тоже сомневается: следует ли ему действительно пробираться на остров Санта-Маддалену. Тем более что ведь никто и не принуждает его к появлению вблизи виллы «Вебер». И его, Кремпке, предостережение лишь добавило Гольвегу сомнений.

— Для меня риск — крайнее средство. А необдуманного риска вообще не существует. И я хочу, чтобы вы знали это, Кремпке. Коль уж нам выпало вместе распутывать муссолининский клубок.

— Я понял, оберштурмфюрер.

— Но я не могу подводить Скорцени.

— Придерживаюсь того же мнения. Извините, мне пора к радисту. Через несколько минут…

— И докладывать немедленно!

Как только Кремпке удалился, Гольвег вздохнул с облегчением. Присутствие унтерштурмфюрера, как и появление поблизости любого другого человека, лишь раздражало его.

Оберштурмфюрер поднес к глазам бинокль, но тотчас же опустил. Что он надеется увидеть в цейсовских окулярах? Все, что ему хочется видеть, он видит и без них.

Прошло несколько минут. Горизонт медленно вспахивала небольшая рыбацкая шхуна. Паруса ее были приспущены, очевидно, рыбаки занимались ловом. В самом появлении здесь мирного суденышка было что-то вызывающее.

Стараясь

не обращать на него внимания, Гольвег вновь надолго замер в своем шезлонге, всматриваясь в морскую синеву. Сейчас он напоминал охотника, который, выбрав удачное место для засады, понятия не имеет, проходит ли вблизи какая-либо звериная тропа. И кого он здесь надеется подстрелить.

51

— Все же есть что-то нечеловеческое в такой войне, — почти сонно пробубнил Иволгин, поднимая ворот шинели и припадая спиной к кабине полуторки. Машину безбожно швыряло из стороны в сторону, тряска была такая, что любой из диверсантов с радостью отказался бы от езды и пошел пешком. Удерживало лишь то, что с каждым километром они все больше отдалялись от границы и приближались к Чите, к Байкалу. — Враги-то наши — свои же, русские. Они действуют открыто, в форме. Мы же маскируемся и стреляем из-за угла. Распознать нас, как немцев или японцев, они не в состоянии. Согласитесь, ротмистр, есть что-то нечестное в этой кровавой игре.

— Потерпите до развалин монастыря, там исповедоваться будет удобнее, — спокойно заметил Курбатов.

Им повезло. Едва достигли шоссе, как показалась эта военная полуторка. Курбатов остановил ее и поинтересовался, не попадались ли по дороге подозрительные люди. Это могли быть контрабандисты, которых преследует его группа.

— Нет, товарищ капитан, никого подозрительного, — заверил его сидевший рядом с водителем младший лейтенант. — А то бы мы…

— Куда двигаетесь?

— К станице Атаманской.

— А нам — к Заурской. Подбросьте.

— Так это ж крюк придется делать километра на че-тыре.

— Иначе не просил бы подвезти, — сухо парировал Курбатов и приказал своей группе погружаться.

Спорить младший лейтенант не решился. А когда Курбатов сказал, что он может доложить, что подвозил капитана со спецгруппой, даже предложил занять его место в кабине. На что князь благодушно похлопал его по плечу:

— Ты хозяин, младшой. Мы всего лишь попутчики.

Так они и ехали: в кабине — настоящие красноармейцы, в кузове — переодетые белогвардейские диверсанты. И пленный сержант. Молчаливый, угрюмый, совершенно безропотный. Он молча дошел с ними до дороги, молча, обреченно выслушал весь разговор командира диверсантов со старшим машины и, закинув за спину автомат с пустым диском, вместе со всеми забрался в кузов…

Теперь он лежал на мотке тонкого кабеля, приткнувшись между ногами Иволгина и Курбатова. В группе так и не поняли, зачем понадобился этот сержант, почему ротмистр не приказал сразу же прикончить его. А на все сомнения и вопросы господ офицеров Курбатов отвечал предельно кратко и неясно: «Пусть живет».

На серпантине холмистой возвышенности младший лейтенант приказал остановить машину и показал пальцем па раскинувшуюся в весенней долине станицу.

— Вот она, Заурская. Напрямик километра два — не больше.