Похищение Муссолини

Сушинский Богдан Иванович

«Господи, — выступил холодный пот на лице капитана, — а ведь я действительно мог выстрелить ему в спину. Или просто столкнуть с обрыва. Я так и сделал бы, если бы только дуче не оглянулся. Если бы он не оглянулся и не проговорил это свое: “Но, капитан, но…”»

— Разве вам приказали? — едва слышно произнес дуче. Он не понял, что самое страшное для него уже миновало. Не уловил того мгновения, когда мания Герострата уступила в сознании капитана элементарной рассудительности офицера охраны, а жажда славы оказалась развеянной инстинктом самосохранения. — Вы ведь такого

приказа не получали, разве не так?

— Какого приказа? — жестко спросил капитан. — Какого еще приказа, синьор Муссолини?!

Дуче силился что-то ответить, но оказалось, что это не так-то просто сделать. Он открывал рот, судорожно глотал воздух, однако слова растворялись в его разгоряченной гортани, словно куски льда в горниле.

Ринченци понимал, что должен был бы сейчас же успокоить пленника. К чему доводить Муссолини до того, чтобы он жаловался на него полковнику, заместителем которого являлся капитан, или инспектору Полито. Но челюсти его тоже словно бы свело судорогой. Сейчас он чувствовал себя человеком, — который, замыслив убийство, в последнее мгновение сумел сдержать себя и тем самым спасти душу от страшного греха.

— Ведь не было же такого приказа? — почти с мольбой спросил Муссолини. И капитан явственно видел, как дрожала его отвисшая мясистая губа.

«Струсил, — мстительно улыбнулся про себя Ринченци. — Как же он струсил! Решил, что эта его прогулка специально подстроена. Чтобы имитировать побег».

— Я прекрасно знаю, что мне приказано делать, а чего нет, синьор Муссолини. И выполняю этот приказ.

Только сейчас он повнимательнее присмотрелся к лицу, ко всему облику «великого дуче». Слегка утолщенный, неримский нос; теперь уже вновь плотно сжатые, выпяченные мясистые губы, бутербродно нависающие над срезанным подбородком. Шалашиком сомкнутые над переносицей брови, под которыми антрацитово чернели большие, слезящиеся глаза.

— Какой именно приказ вы… получили? — Капитан мог поклясться, что Муссолини вымолвил эти слова, нр разжимая губ. Словно чревовещатель.

— Что вас интересует?

— Этот приказ касается меня?

— Вас, естественно, — Ринченци понимал, что именно имеет в виду этот перепуганный человечек. Какого ответа он добивается. Но как же приятно было поиграть на нервах некогда могущественного дуче!

— И вам сказано, что вы можете?..

— Думаю, что вашим палачом будет кто-то другой, синьор Муссолини, — «сжалился», наконец, капитан. — Меня такая участь не прельщает.

Еще несколько мгновений Муссолини недоверчиво всматривался в глаза капитана. Потом лицо его вдруг размякло, просветлело, словно с него кто-то сорвал маску страха, и правая щека нервно задергалась, воскрешая нечто отдаленно напоминающее человеческую улыбку.

Между распахнутыми полами измятого пальто Муссолини виднелся френч цвета хаки, с загнутыми, изжеванными уголками накладных карманов. У капитана, потомственного военного, всегда отличавшегося исключительной аккуратностью, такая небрежность и вообще сама эта вольность — соединить офицерский мундир с гражданским пальто и шляпой — вызывали чувство презрения, слегка припудренного снисходительностью.

В

то же время сам арестованный воспринимал отношение к себе Ринченци по-иному.

«А ведь я все еще обладаю силой воздействия на него, — самолюбиво размышлял дуче. — Шок, вызванный страхом перед рукой, лежащей на расстегнутой кобуре, постепенно проходил, и к Муссолини возвращалась способность осмысливать все происходящее более раскованно. — Он ведь и в самом деле намеревался пристрелить меня. Вместе с духом дьявола в этого карабинера вселился и дух Герострата. Убить Муссолини — значит обессмертить себя. Еще бы: убить Муссолини!.. К счастью, я не потерял способности усмирять этих червей».

«К Наполеону тоже подсылали убийц, — вдруг вспомнилось Муссолини. — Сколько их было! — все еще не сводил глаз с капитана. — И что же? Ни один из них так и не решился нажать на спусковой крючок пистолета. Понимали, сколь прокляты будут потомками. Прокляты и презираемы!»

— Господин Муссолини.

«А может, и не понимали, — не отреагировал дуче. — На них гипнотически воздействовала сила личности императора. Вот именно: императора».

— У вас в запасе пятнадцать минут, — начальственно предупредил его Ринченци, заявляя о своих обязанностях.

Муссолини посмотрел на него с нескрываемым сожалением. Он, эта мразь в офицерском мундире, смеет указывать ему. Дуче смерил Ринченци откровенно презрительным взглядом и отвернулся.

«Наполеон Бонапарт! — вновь осенило его. — Господи, да ведь все это уже было! Почти так же. Поражение. Завистники. Предатели. Арест. Ссылка на остров».

27

Если несколькими минутами раньше Муссолини упомянул Наполеона совершенно случайно, то теперь обратился к его имени с тем же благоговением, с каким истинный христианин в самые трудные минуты своей жизни обращается к образу Христа.

Наполеон Бонапарт… Как ему раньше не пришло в голову? Он должен был обратиться к личности, духу этого гордого корсиканца значительно раньше. Еще в день ареста. Или по крайней мере находясь на Санта-Маддалене, всего в нескольких милях от родины Наполеона. Вот кто придал бы ему силы духа. Вот чей крест он должен подхватить сейчас, чтобы нести на Голгофу народного героя Италии, его мученика.

Нет, подумать только: какая изысканная историческая параллель! Как одинаково — по-житейски жестоко и в то же время, с точки зрения Вечности, величественно — повторяется история в судьбах великих людей!

Конечно, его, Бенито, враги, — теперь уже дуче взглянул на отступившего на несколько шагов капитана с почти отцовской жалостью, — пока что торжествуют. Еще бы: великий дуче повержен! Только не пора ли им вспомнить о поверженном Наполеоне времен его ссылки на Эльбу?

Странно, как это Бадольо не пришла в голову мысль сослать его на тот же остров, что и Наполеона? Побоялся исторических аналогий? А ведь была кратковременная остановка на каком-то островке Тосканского архипелага неподалеку от Эльбы. Аналогий они пугаются, предатели! Но он еще вернется в Рим, и тогда…