Похищение огня. Книга 2
Шрифт:
— Мы должны сделать все, чтобы революция не была снова украдена из наших рук. Враг среди нас, в нашей семье. Тем легче его обезглавить. Его надо искать повсюду — за прилавком, за конторкой. Он прикидывается другом. Будем бить друзей насмерть, если они подозрительны. Самый страшный враг — это тот, кто маскируется другом и бродит среди нас. Не верьте никому, никогда. Я клянусь вот этими, уже не раз наносившими смертельные удары по врагам, руками уничтожить диктатора буржуазии, предателя из предателей, одного из тех, кто объявлял себя другом нашим, —
Кабатчик Джонатан Браун стоял у двери с видом опытного заговорщика. Слушатели сидели, завороженные мелодическим ровным голосом, страстностью и магнетической безумной силой этого странного человека.
— Всегда ли ты был таким неукротимым? — спросил молодой светлоглазый добродушный механик, работавший с Бартелеми до июня на одном заводе.
— Я был кротким щенком, как ты, пока, после участия в мятеже при Луи-Филиппе, жандарм, ударив меня, закованного, но лицу, не пробудил во мне — рабе — человека. Я убил его спустя три дня.
— Он пробудил в тебе тигра, — сказал кто-то.
— С врагами надо действовать их методами, — нашелся Бартелеми.
— Что ты намерен делать теперь?
— Попытаться освободить Бланки и других братьев из тюрьмы Бель-Иль и затем убивать тиранов и предателей. Первый в списке моей души — Ледрю-Роллен. Мы должны организовать тайное общество, найти верных людей. Без заговора нет революции. А теперь, братья, воздадим должное нашему усталому телу.
Кабатчик принес вино, и все собравшиеся не без удовольствия распили его.
— Смерть предателям и тиранам! — провозгласил Бартелеми.
В полночь все поднялись.
— Ты, Эммануэль, переночуешь здесь. Моя жена и дочь уже готовят тебе постель, — сказал Джонатан Браун, скривив лицо, что означало у него улыбку. Жена кабатчика — пухлая сводня — и хорошенькая дочь Нэнси, которой Бартелеми понравился с первого взгляда, старательно разложили на нескольких ящиках тюфяк и подушки.
Эммануэль почувствовал неудержимое желание приобщить Нэнси к новому заговору. Он начал с того, что крепко поцеловал ее в щеку. Нэнси вспылила, но Эммануэль умел быть нежным и быстро получил прощение.
— Быть может, завтра я буду болтаться в петле виселицы, — говорил он. — Моя жизнь — вспышка пороха. Пусть же хоть мгновение да будет мое.
— Как можешь ты жить в непрерывной опасности? — спрашивала дочь кабатчика.
Из пивной все еще доносились топот танцующих, пиликание скрипки и пьяные голоса.
— Опасности и составляют самую прелесть жизни заговорщика. На каждом шагу полиция ставит нам западню, мы не выходим из тюрем или каторги. Там, а не здесь проходит наша жизнь, там нага родной дом. Может быть, завтра я буду снова на баррикаде и где-то уже лежит пуля, которая прекратит биение моего сердца. Я хочу насладиться настоящим, — нашептывал Бартелеми, но лицо его оставалось бесстрастным.
— Слова твои жгут, но сердце остается холодным, — сказала Нэнси, вдруг поняв душу этого человека.
Он внимательно, даже подозрительно, заглянул в ее глаза, чистые и добрые.
—
— У тебя больная душа, — жалостливо сказала Нэнси и погладила его пышные волосы.
Вскоре после приезда в Англию Бартелеми встретился с Марксом и Энгельсом:
— Я знаю вперед все, что вы оба мне скажете, — начал Бартелеми раздраженно. — Но мы никогда, как это ни жаль, не поймем, видимо, друг друга. Напрасный труд уговаривать меня. Мы с вами люди одной идеи, но разных методов ее осуществления.
Саркастические линии в уголках губ Маркса, четко обозначившиеся за последние годы, стали резче. Он слегка улыбнулся.
— Вам, Бартелеми, всегда были нужны революционные приключения, экспромты. Вы хотите жить и бороться вне времени и пространства, без необходимых исторических и экономических условий. Вы неизбежно обанкротитесь. Нельзя пренебрегать всем тем, что определяет исход борьбы и победу.
— Победу, — сказал Бартелеми, — определяют порох, вовремя взорвавшаяся бомба, пуля, пробившая насмерть преступную голову.
Карл грузно подался вперед и облокотился на стол руками, пристально глядя в черные глаза говорившего.
— Феодализм и нынешний буржуазный строй — это тысячеглавые гидры, — произнес он сурово. — Уничтожьте одну голову, взамен тотчас же вырастут тысячи новых. Нужно быть умалишенным или одержимым, чтобы отрицать законы, движущие обществом. Вы чудовищно заблуждаетесь и тем вредите революции. Как средневековые алхимики, вы отрицаете теорию и обрекаете себя на бессмысленную гибель. Ваши заговоры, адские машины, пистолеты — это роковое недомыслие.
— Если идти за вами, то никогда не дойдешь до победной революции, — огрызнулся Бартелеми.
— Других дорог нет. Не мы их выдумали. Вы не остановите течения событий, — вмешался в разговор Энгельс. Его, как и Маркса, начало раздражать тупое упорство собеседника. — Вы много старше нас, Эммануэль, и петушиный задор вам не к лицу. Обуздайте свой опасный темперамент и примитесь за организацию революционных рабочих.
— Занимайтесь этим вы, мое дело повернуть течение истории так, как это нужно нам.
— Напрасные старания, история не рычаг, которым вы, механики, управляете в совершенстве. Она отбросит и раздавит вас без пощады, — сказал Маркс. Чувство досады и острого раздражения против казавшегося ему неумным пожилого человека улеглось, сменившись чем-то похожим на сострадание.