Похищенный. Катриона (илл. И. Ильинского)
Шрифт:
— Храбрые были люди,— заметил незнакомец.— Я предпочел бы, чтобы с моря вернулись они, а не лодка, пусть даже дюжины две таких лодок.
— Там были ваши друзья? — спросил Хозисон.
— В ваших краях таких друзей не найти,— последовал ответ.— Они были преданы мне, как собаки. Головы готовы были за меня сложить.
— Да, сэр,— проговорил шкипер, не спуская глаз с лица собеседника.— Людей на свете много, чего не скажешь о лодках.
— Что ж, справедливое замечание! — воскликнул незнакомец.— Я смотрю, вы не лишены проницательности.
— Я был во Франции, сэр,— отвечал шкипер с явною многозначительностью.
— Не вижу в этом ничего удивительного. Там побывали многие
— Несомненно, сэр, но кое-кого влекут туда пышные мундиры.
— О, так это намек! — вскричал незнакомец, и рука его опустилась на пистолеты.
— Не горячитесь, сударь,— промолвил шкипер.— Не вижу повода. Выстрелить — дело нехитрое. На вас французский мундир, но язык-то вас выдает. Сразу видно, шотландский. Что ж, ваша судьба — судьба многих честных людей в наше время. Я не осмеливаюсь их осуждать.
— Так, стало быть, вы принадлежите к честной партии? — спросил джентльмен в синем кафтане. Он подразумевал партию якобитов [19] , ибо в междоусобных раздорах каждая из противоборствующих сторон закрепляла за собой привилегию именоваться честной.
— Я ревностный протестант, сэр, и благодарю бога за это...
Никогда прежде Хозисон не говорил о религии, но, как я узнал впоследствии, он был набожен и, когда только сходил на берег, спешил в церковь.
— Но у меня достанет сочувствия к человеку,— продолжал он,— который приперт к стене.
19
Якобитами называли сторонников шотландской королевской фамилии Стюартов, католиков по вероисповеданию. Названы так по имени короля Иакова Второго.
— Что ж, хорошо, коли так. Должен вам откровенно признаться, я один из тех честных дворян, которые в сорок пятом и в сорок шестом годах потерпели крушение [20] . И чтобы быть уж до конца откровенным, скажу вам прямо: если я попаду в руки господ в красных мундирах [21] , мне придется не весело. Так вот, сударь, я направлялся во Францию. Меня встречал в этих водах французский корабль, но в тумане он нас не заметил и прошел стороной, чего, весьма сожалею, не сделали вы. И вот что остается добавить: если вы доставите меня к месту моего назначения, я вас щедро отблагодарю за труды и проявленную заботу.
20
Имеется в виду самое крупное и последнее восстание шотландских якобитов 1745—1746 гг. за престол.
21
Красные мундиры носили английские солдаты.
— Во Францию? — переспросил шкипер.— Нет, сэр. Это никак невозможно. Но в ваши родные края, извольте, доставлю. Это мы еще успеем обтолковать.
Тут, к сожалению, шкипер заметил, что я стою и слушаю в углу каюты, и тотчас отослал меня в камбуз [22] принести джентльмену ужин. Надо ли говорить, что я обернулся единым духом. Войдя в каюту, я увидел, что незнакомец снял с себя пояс с деньгами и, развязав его, бросил на стол две гинеи. Шкипер поглядел на гинеи, потом на пояс, потом на его обладателя и, мне показалось, пришел в волнение.
22
Камбуз — корабельная кухня.
—
Незнакомец быстро смахнул со стола гинеи и, положив их обратно в пояс, повязал его под камзол.
— Я, кажется, говорил вам, сэр, ни один пенс не принадлежит мне. Это деньги предводителя нашего клана.— При этих словах он гордо заломил шляпу.— Я был бы нерадивым посыльным, если бы поскупился толикой этих денег и не довез в целости остальное. Но я оказался бы последним негодяем, канальей, если бы столь дорого оценил свою голову. Тридцать гиней за высадку на ближайший берег или же шестьдесят, если доставите меня в Линни-Лох. Решайте, это мое последнее слово. Если вам этого не довольно, что ж, весьма сожалею, вы же и прогадаете.
— Ах, так! — сказал Хозисон.— А если я выдам вас кому следует?
— Вы поступите весьма опрометчиво,— отвечал незнакомец.— Да будет вам известно, что, как и у всякого честного дворянина в Шотландии, земли моего вождя конфискованы. Его имение прибрал к рукам некто, именующий себя королем Георгом, а собирают доходы чиновники, вернее, пытаются собирать. Но к чести Шотландии бедные арендаторы еще не забыли своего вождя, который томится в изгнании. Эти гинеи составляют часть той ренты, которую с нетерпением ожидает король Георг. Так вот, сударь, судите сами (вы кажетесь мне человеком смышленым): вы привозите эти деньги туда, где рыщут чиновники, и что же, спрашивается, вам от них останется?
— Гроши, что правда, то правда,— отвечал Хозисон и, подумав, сухо примолвил: — Если они узнают, но ведь могут и не узнать. Придержи я только язык за зубами...
— Превосходно, но я-то выведу вас на чистую воду. Придумано хитро, но я-то вас похитрее. Как только меня возьмут под стражу, я не стану скрывать, что за деньги я вез.
— Что ж, хорошо, я согласен. Шестьдесят гиней — и дело с концом. Так что, по рукам?
— По рукам,— сказал дворянин, и они обменялись рукопожатиями. Затем шкипер удалился (мне показалось, довольно поспешно), и я остался наедине с незнакомцем.
В те времена, когда свежи еще были в памяти события сорок пятого года, многие дворяне-изгнанники, невзирая на грозившую им смертную казнь, приезжали тайком на родину, чтобы повидаться с друзьями и родственниками, а иногда и затем, чтобы собрать себе некоторое вспоможение. Что касается вождей кланов, лишенных своих владений, то приходилось нередко слышать, что их арендаторы, случалось, отказывали себе во всем, лишь бы отослать им денег, а их сородичи, дабы собрать эту сумму, совершали дерзкие переходы под самым носом у королевских войск и, перевозя ее, проплывали сквозь строй великого сторожевого флота нашей державы. Конечно, все это я знал из рассказов, но вот предо мною был человек, которого ожидала смертная казнь не только за контрабанду и участие в мятеже, но за еще более тяжкий проступок, ибо служил он французскому королю Людовику! Сверх того (хотя казалось бы, куда уж больше) на нем был пояс с золотыми гинеями. Каково бы ни было мое мнение об этом человеке, я не мог не взирать на него с нескрываемым любопытством.
— Так, стало быть, вы якобит? — сказал я, подавая ему ужин.
— Да,— отвечал он, принимаясь за трапезу.— А ты, судя по твоему печально вытянутому лицу, не иначе как виг?
— Да так, ни то ни сё,— сказал я, не желая досадить ему своим ответом, хотя на самом деле я был вигом, насколько, конечно, мистеру Кэмпбеллу удалось из меня такового сделать.
— Иными словами, ничто,— улыбнулся он.— Однако послушайте, мистер Ни-то-ни-се, эту бутылку уже осушили. Будет весьма прискорбно, если с меня возьмут шестьдесят гиней и еще вдобавок изморят жаждой.