Похищенный. Катриона (илл. И. Ильинского)

Стивенсон Роберт Льюис

— А, поняла. Так вы, стало быть, из благородных? — произнесла наконец девушка.

— Ну положим, из благородных,— отвечал Алан несколько смягченным тоном: я думаю, он смутился после такого простодушного замечания.— Ты когда-нибудь слышала, чтобы благородные люди имели при себе деньги?

Девушка вздохнула с таким выражением, будто была знатной дамой, которую недавно лишили наследства.

— Да, это уж вы верно заметили,— сказала она.

Между тем отведенная мне жалкая роль начала меня раздражать. До сих пор я молчал от стыда и едва сдерживал смех, но при этих словах я попросил Алана оставить меня в покое, уверив, что мне уже гораздо легче. Голос мой дрожал и срывался, и неудивительно:

мне всегда была ненавистна ложь. Но моя застенчивость лишь придала нашей игре правдоподобие. Хрипоту в моем голосе девушка, вероятно, приписала болезни и сильной усталости.

— А что, у него нет родственников? — спросила она, чуть не плача.

— Как же, сколько угодно! — воскликнул Алан.— Нам бы только до них добраться. Знатные родственники-покровители, постель, приличная пища и доктора — все это там. А вот, поди-ка, приходится мокнуть в лужах, спать в вереске, точно нищим.

— Так в чем же дело? — удивилась девушка.

— Так просто и не скажешь, милая моя, лучше об этом помалкивать. Я тебе напою одну песенку, а ты догадайся сама, что к чему.

И, перегнув свой стан, он вполголоса, но с удивительной выразительностью просвистал первые такты «Нашего славного Чарли».

— Тише, ради бога! — проговорила девушка, оглядываясь на дверь.

— Такие вот дела,— вздохнул Алан.

— Подумать только! А ведь такой молодой! — воскликнула она.

— Ничего, для этого он уже подрос, годен,— заметил Алан, похлопывая себя по шее, давая тем самым понять, что я уже в достаточных летах, чтобы быть вздернутым на виселице.

— Боже, какой позор! — воскликнула девушка, покраснев по уши.

— Видно, тем дело и кончится, если никто не поможет.

При этих словах девушка повернулась и выбежала из комнаты. Мы остались одни. Увлеченный игрой, Алан находился в прекрасном расположении духа. Мне же было ужасно досадно: мало того, что меня представили как якобита, так еще и обращались со мной как с ребенком.

— Алан, я больше этого выносить не намерен! — воскликнул я.

— Придется уж тебе потерпеть, Дэви. Если ты сейчас все испортишь, то всё, баста. Может быть, ты и выйдешь сухим из воды, но Алану Бреку придется творить молитву.

Алан был прав. Мне оставалось только горько вздохнуть. Но даже этот вздох оказался нам на руку. В то же мгновение в комнату впорхнула девушка, держа в руках блюдо с жареной колбасой и бутылку эля.

— Бедняжка,— проговорила она, поставив перед нами кушанье, и ласково, как бы ободрительно коснулась моего плеча. Она предложила нам подкрепить свои силы и объявила, что денег с нас ни за что не возьмет, потому что харчевня принадлежит ей, вернее, ее отцу, который уехал в Питтенкриф и будет только вечером.

Не дожидаясь вторичного приглашения, мы накинулись на еду; жареная колбаса источала аппетитный запах, а должно заметить, что бутерброды с сыром, которыми мы часом ранее подкрепились,— слабое утешение для голодного. Девушка стала на прежнем месте, у соседнего стола, и глядела на нас с задумчиво-хмурым видом, теребя тесемку от передника.

— Я все думаю, больно уж длинный у вас язык,— сказала она, обратившись к Алану.

— Хм, я ведь знаю, с кем говорить, а с кем держать язык за зубами.

— Я вас не выдам. Можете не волноваться, если вы это хотите сказать.

— Ну что ты, голубушка, я и не думаю волноваться. Ты ведь нам поможешь, надеюсь?

— Нет, я не могу,— сказала она, покачав головой.— Нет-нет, это невозможно.

— Но отчего же так вдруг невозможно?

Девушка ничего не отвечала.

— Послушай, голубушка, в твоих владениях, как я погляжу, имеются лодки. Я своими глазами видел на берегу две, когда пробирался задворками через ваше селение.

Если бы у нас была лодка и под покровом ночи мы переправились бы в Лотиан, а какой-нибудь честный малый отогнал бы потом лодку назад да обо всем помалкивал,— две жизни на этом свете были бы спасены. Две жизни! Моя, по всей вероятности, а моего товарища — несомненно. Без лодки же мы погибнем. У нас всего-навсего три шиллинга, а куда с ними пойдешь? Что нас может здесь ожидать, кроме виселицы! Так что, прикажешь нам уходить? А ты будешь думать о нас, лежа в теплой постели, когда в трубе будет гудеть ветер, по крыше стучать дождь? Ты будешь греться у очага, есть вкусный обед, а в это время мой бедный больной друг будет сидеть на болотной кочке и кусать себе пальцы от голода и холода?! Здоров ли он или болен, он должен все время бежать. Бежать из последних сил, тащиться под дождем, в холод, ведь иначе ему болтаться на виселице. И когда он умрет на груде холодных, мокрых камней, никого с ним не будет рядом, ни одной души. Разве только я и господь бог.

При этих словах на лице девушки изобразилось крайнее замешательство. Ей хотелось помочь нам, но она не решалась, вероятно подозревая в нас опасных преступников. Я поспешил рассеять ее сомнения чистосердечным признанием.

— Слыхали ли вы о мистере Ранкейлоре? Его дом около перевоза в Куинсферри.

— Ранкейлор? Стряпчий? Как не слыхать. Конечно! — отвечала девушка.

— Так вот, я направляюсь к нему. Уже по этому вы можете судить, злодей ли, преступник ли я или нет. Скажу вам более: да, действительно, из-за одной роковой ошибки мне теперь грозит большая опасность, но, поверьте, во всей Шотландии у короля Георга не найдется более преданного подданного, чем я.

При этих словах лицо девушки прояснилось, зато Алан нахмурился.

— A-а, теперь мне все ясно,— проговорила девушка.— Мистера Ранкейлора у нас все знают.

И она попросила нас как можно скорее покинуть селение и дожидаться ее в роще на берегу залива.

— Можете мне довериться,— сказала она.— Я уж вас как-нибудь переправлю.

Медлить было нечего, мы согласились, наскоро доели колбасу и отправились в указанное место. Роща состояла из редких ясеней, окруженных зарослями бузины и боярышника, не настолько густых, впрочем, чтобы нас не заметить с берега. Здесь мы лежали, утешая себя теплой погодой и надеждами на скорое избавление.

Но одно обстоятельство нас встревожило. В нашу рощу забрел подгулявший волынщик и присоседился к нам. Это был красноносый пропойца с мутным тупым взором и с бутылкою водки, торчавшей у него из кармана. Расположившись возле нас, он стал без умолку говорить о неправдах, которые он претерпел от разных лиц, начиная от лорда-председателя судебной палаты, кончая судебными приставами, которые занимались им с усердием несколько большим, чем того требовалось. Разумеется, ему не могло не показаться странным, что двое нездешнего вида людей прячутся целый день в зарослях; он приводил нас в отчаяние своим любопытством. Было ясно, что наш сосед отнюдь не из тех, кто привык держать язык за зубами, и, когда наконец он удалился, беспокойство овладело нами с удвоенной силой.

Ясный и жаркий день сменился чудесным закатом. Вечер был тих и светел. В окрестных домах один за другим засветились огни и спустя какое-то время один за другим начали исчезать. Было около половины двенадцатого, мы уже сильно тревожились, когда на заливе послышался скрип уключин. Выглянув из кустов, мы увидели в лодке на веслах нашу знакомую. Никому не доверив своей тайны, не посвятив в нее даже возлюбленного, если таковой у нее был, она решила перевезти нас сама и, дождавшись часа, когда ее отец заснул, вылезла в окно, взяла у соседей лодку и приплыла в назначенное место,