Похищенный. Катриона (илл. И. Ильинского)
Шрифт:
— Ну, таковых немного,— с улыбкой заметил я.
— Э, не скажите. Еще как много! — воскликнул стряпчий.— Да вот, чтобы не идти далеко за примером, тот же ваш дядя. Для него было бы в тысячу раз лучше, если б он достойно умер на виселице.
С этими словами он повернулся и направился в дом. Видно было, что наш разговор сильно его взволновал и что мною он остался доволен. Мы вошли в комнату, где он написал два письма, изъяснив мне по ходу их предназначение.
— Это письмо к моим банкирам из Британской льняной компании. По нему на ваше имя будет открыт кредит. Посоветуйтесь с мистером Томсоном, он, уж конечно, в этих делах сведущ. По этому кредиту вы получите необходимые деньги. Я нисколько не сомневаюсь в вашей разумной бережливости, однако в деле вашего друга мистера Томсона я бы на вашем месте не стал скупиться. Что же касается его родственника, то тут
49
Лорд-адвокат — соответствует современному понятию генерального прокурора.
С этими словами он простился со мной, и они с Торрэнсом пошли восвояси, а мы с Аланом, нимало не медля, отправились в Эдинбург. Проходя по тропинке мимо колонн с гербом, мы то и дело оглядывались на мое родовое владение. Огромный, с голыми мрачными стенами, не оживленный даже дымком из трубы, дом казался необитаемым — мертвым, лишь в окне наверху маячил ночной колпак, словно голова кролика из норы. Не очень приветливо встретили меня в этом доме, а принимали так совсем нелюбезно, но, по крайней мере, теперь, когда я уходил из него, меня провожали взглядом.
Неторопливо, сдерживая шаг, шли мы с Аланом, не имея охоты ни спешить, ни пускаться в разговор. Оба мы хорошо понимали, что скоро наши пути разойдутся; память о прошлом, пережитом, не давала покоя обоим. Разумеется, молчать мы не молчали, но говорили только о делах, о том, что каждому из нас предстояло сделать. Было решено, что в ожидании моего возвращения Алан будет бродить в здешних местах, по возможности нигде не задерживаясь, и раз в день, в назначенный час, приходить на условленное место. Между тем я должен был разыскать стряпчего, родом из Аппина, тоже Стюарта и, следовательно, человека надежного, который возьмет на себя труд приискать для Алана судно. Как только все дела были обговорены, мы замолчали; слова не шли с языка, я попытался было пошутить с Аланом насчет мистера Томсона, а он подтрунить над моим новым платьем, однако легко представить себе, что нам не шутилось, мы едва удерживали слезы.
Мы поднялись по тропинке на холм Корсторфайн и, дойдя до места, именуемого Желанным Приютом, остановились. Перед нами был Эдинбург. Внизу тянулись корсторфайнские болота; за ними на холмах раскинулся город с замком. Здесь пути наши должны были разойтись. Алан в который раз повторил адрес стряпчего, час нашей встречи, условный сигнал. Я дал ему деньги, все, какие только у меня были, включая две гинеи, которые ссудил мне в долг мистер Ранкейлор. По всем расчетам, их должно было хватить Алану до моего возвращения. Какое-то время мы стояли, молча глядя на Эдинбург.
— Ну что ж, прощай,— сказал Алан, подавая мне руку.
— Прощай,— проговорил я, пожал его руку, повернулся и пошел.
Прощаясь, мы не решились даже взглянуть друг другу в лицо. Я шел не оглядываясь. Приближаясь к городу, я почувствовал себя таким потерянным, одиноким, что готов был повалиться на землю у обочины и плакать — плакать не переставая, точно ребенок.
Было около полудня, когда, миновав церковь Вест-Кирк и сенной рынок, я очутился на столичной улице. Огромные здания в десять — пятнадцать этажей, узкие темные арки, выплевывающие на площадь бесконечный людской поток, окна лавок, шум, крики и суета, зловонные запахи, красивые городские наряды и множество тому подобных впечатлений ошеломили меня. Людской поток меня подхватил и понес по улицам, бросая из стороны в сторону. Но мысли мои то и дело возвращались к Желанному Приюту, где я оставил Алана. Как ни приятна была новизна впечатлений, на душе, точно червь,
Наконец волею провидения я был вынесен из толпы и оставлен перед дверями Британской льняной компании.
КАТРИОНА
Роман
ПОСВЯЩЕНИЕ
Чарлзу Бакстеру, прокурору.
Мой милый Чарлз!
Любое продолжение всегда разочаровывает тех, кто его ждал, и мой Дэвид, на пять с лишним лет брошенный прохлаждаться в конторе Британской льняной компании, наконец-то ее покинув, будет, не-сомненно, встречен негодующими воплями или даже различными метательными снарядами. Но, вспоминая дни наших экспедиций в неведомое, и не отчаиваюсь. В нашем родном городе не могли не прорасти семена, посеянные избранниками судьбы. И сегодня какой-нибудь длинноногий энтузиаст мечтает и бродит по его улицам, как мечтали и бродили мы столько лет назад! С наслаждением, какое могло бы быть и нашим, будет он разыскивать среди поименованных улиц и перенумерованных домов сельские дороги, по которым ходил Дэвид Бальфур, опознавать Дин и Силвермилс, Бротон и парк Хоуп, и Пилриг, и злополучный Локенд (если он еще цел), и Фиггет-Уинс (если от этих пустошей хоть что-то осталось), или же отправится (на каникулах) до самого Гиллейна, а то и на Басс. И быть может, его взгляду откроется смена поколений, и в трепетном изумлении он взвесит полученный им столь важный и столь незначительный дар, имя которому — жизнь.
Ты по-прежнему — как в день нашего знакомства и как в день последней нашей встречи — живешь в древнем городе, который для меня вовеки останется родным. А я уехал так далеко! Но картины и мысли моей юности преследуют меня, и я словно вижу юность моего отца, и его отца, и весь поток жизней, катившийся там, на севере, под аккомпанемент смеха и слез, чтобы под конец как бы внезапный шквал забросил меня на эти запредельные острова. И я в восхищении склоняю голову перед сказками, которые творит судьба.
Р. Л. С.
Вайлима,
Уполу,
Самоа,
1882.
Часть первая
ЛОРД-АДВОКАТ
Глава 1
«ВОРОНА В ПАВЛИНЬИХ ПЕРЬЯХ»
Двадцать пятого августа 1751 года около двух часов дня я, Дэвид Бальфур, вышел из дверей конторы Британской льняной компании в сопровождении рассыльного с сумкой, полной денег, и почтенные купцы, основатели этого банка, простились со мной на пороге учтивыми поклонами. Всего два дня тому назад, и даже еще накануне утром, я был нищ, как бездомный бродяга, одет в лохмотья, почти без гроша за душой, товарищ осужденного изменника и сам беглец, за чью поимку была объявлена награда, ибо меня считали причастным к преступлению, о котором говорила вся страна. А нынче мне было возвращено мое законное положение и мое имение, я стал лэрдом, и рядом со мной шел банковский рассыльный с моим золотом, а в кармане у меня лежали рекомендации, и, как гласит поговорка, мне принадлежал весь мир.
Однако два обстоятельства, точно тяжкий балласт, мешали мне беззаботно нестись вперед на всех этих парусах. Во-первых, я по-прежнему был замешан в крайне трудном и опасном деле, а во-вторых, попал в мир, совершенно для меня новый: большой город, теснящиеся высокие темные дома, бесчисленные прохожие, шум и суета — все это было так непохоже на вересковые холмы, морские пески и тихие сельские места, где до тех пор протекала моя жизнь. Особенную робость внушали мне потоки горожан. Сын Ранкейлора был невысоким и щуплым, а потому его одежда только-только не лопалась на мне по швам. Разумеется, важно шествовать впереди банковского рассыльного мне никак не следовало. Разумеется, в таком случае моя внешность только вызвала бы смех прохожих и (чего мне надобно было особенно избегать) пробудила бы их любопытство. И я решил как можно быстрее обзавестись собственной одеждой, а пока счел за благо идти рядом с рассыльным, придерживая его за локоть, точно мы были приятелями.