Похититель снов
Шрифт:
Внезапно я понял, что образ белой как снег женщины, явившийся мне во сне, должно быть, связан с нею! Сон-желание, столь дорогой для Фрейда! А все эти маленькие «фрейдики», которые пробежали по ее телу, а потом исчезли! Конечно же, это микропсихоанализ! Я желал Бьянку, ту, которая ушла из микропсихоанализа или от которой он сам ушел… «Но куда, в какую сторону?» — снова подумал я, осознав, что никогда не осмелюсь пересказать ей свой сон…
Это уже третий сон-ребус после моего приезда в Монтегротто. А ведь раньше мне редко снились подобные сны! Похоже, что-то случилось с моей «онейрической машиной», раз во время парадоксального сна, когда я каждый раз просыпался
Прибыв в Венецию, я отметил, что за всю дорогу ни разу не вспомнил о Муранелле и ее загадке. Ее место заняла Бьянка. Это, безусловно, был «онейрический остаток», направлявший мои мысли.
Бьянка встречала меня на вокзале Санта-Лючия. Улыбающаяся, в красном платье с белым воротником. Она представила мне двух психологов, бородатых и молчаливых, учеников профессора С. из Рима. Мы сели в мотоскафо [55] , чтобы добраться до конгресса, который проводился со стороны Кампо Авогариа, позади от Дзаттере. «Прощай, мой сорок первый», — подумал я.
55
Motoscafo — небольшой катер (итал.).
Во главе конгресса был мой «коллега и друг», профессор Аугусто Н. из Неаполя. Он, как говорится, «носил две шляпы сразу» — был в одном лице и нейрофизиологом, и психоаналитиком. Это позволяло ему быть специалистом в области и объективного, и субъективного изучения сновидений. Как настоящий фокусник, он обладал умением и талантом делать так, что открытия современной нейробиологии в области сновидений бесследно исчезали в огромной, бездонной шляпе фрейдистского психоанализа!
Мой друг Аугусто Н. сердечно меня приветствовал.
— Спасибо, что приехали, дорогой мой коллега и друг. Нам пришлось оторвать вас от эвганейских наслаждений и грязевых ванн, чтобы спуститься в подземелье мозга, также полное грязи. Грязи бессознательного, первым исследователем которого был Зигмунд Фрейд… Ну, и так далее, и так далее, и тому подобное…
Зал был полон. Там, вероятно, было около сотни слушателей, а установка для аудио-визуальных демонстраций явно устарела. Но какое это имело значение? Ведь диапозитивы я все равно не собирался показывать.
Я уселся рядом с Бьянкой, когда профессор С. из Рима начал свою речь на английском, показав таким образом, что он будет официальным языком конференции, так что я смогу понять малейшие нюансы происходящего.
Сначала он поблагодарил меня за то, что я покинул Монтегротто, «Моне Эгроторум», «гору больных», чтобы приехать в Венецию. Город, принадлежащий в равной мере и морю, и суше, и фантазиям, и науке. После такого вступления (камешек в мой огород, подумал я) он объявил тему конференции: «Предположение, что REM-sleep (или парадоксальный сон) — эквивалент сновидений, не имеет под собой объективных оснований. Сновидение есть нечто субъективное».
Хорошенькое начало! Но, любопытно, что на этот раз я не мог сосредоточиться на проблеме, в отличие от того, что было год назад на конгрессе на Капри.
Тут глава римской онейрологической школы напал на всех нейрофизиологов сразу, главенствующих сейчас в научном мире из-за своего авторитета, спеси, престижа своей дисциплины и своей ложной доктрины. Писать, как они это делают, что REM-sleep — это эквивалент
Он заявил, что сделает обзор всех тех данных, которые противоречат гипотезе об изоморфизме между так называемым REM-сном и сновидениями. Он привел статистические данные из старых работ 60–70-х годов; согласно этим данным спящие, которых пробуждают из non-REM-сна (то есть сна обычного, ортодоксального, с медленными волнами в электрической активности коры головного мозга), в тридцати процентах случаев также рассказывают о переживании сновидений. А в настоящее время, уточнил он, этот процент достиг уже пятидесяти четырех! (В его лаборатории.)
Я быстренько подсчитал, что к 2020 году эта цифра достигнет ста процентов. А все почему? Да потому, разумеется, что нет четкого и общепринятого определения того, что считать сновидением.
Далее этому римскому онейрологу не составляло труда раскритиковать так называемую «гипотезу сканирования», согласно которой быстрые движения глазных яблок в ходе сна представляют собой не что иное, как рассматривание онейрической картины. Кстати, работы моей собственной лаборатории, начиная еще с 1965 года, также шли в разрез с этой гипотезой. Затем он упомянул недавние работы (которых я не знал), показавшие, что нет никакой связи между длительностью периода REM-сна и субъективной длительностью сновидения (оцениваемой, оказывается, по количеству слов, произносимых спящим после его пробуждения!).
Наконец профессор С. открыл царские врата модной науки — когнитивизма. Одна и та же когнитивная система вовлекается в действие в ходе всего сна, независимо от того, какая электрическая активность протекает в мозгу: быстрая, во время парадоксального сна, или медленная — во время обычного. Эта же когнитивная система может действовать и во время бодрствования, например, во время зрительных галлюцинаций или бреда. В заключение римский психолог сказал, что «настоящие» нейробиологи, изучающие сновидения, должны отказаться от всех своих последних гипотез. К сожалению, он не мог ничего предложить взамен, кроме существования этой перманентной когнитивной машины. Завершая свое выступление, он упомянул одну гипотезу, которую я был готов принять. Она повторяется в книгах по психологии вот уже сотню лет: что сновидения, которые мы вспоминаем при пробуждении, возникают в момент самого процесса пробуждения!
Выступление профессора С. было встречено громом аплодисментов.
— Что я здесь делаю, дорогая моя Бьянка? — спросил я ее. — Мне было так хорошо в шезлонге возле бассейна в Монтегротто!
— Защищайтесь, профессор! Вы же видите, что никакой другой модели у него нет. Даже если ваша теория в чем-то неверна, все равно она открывает путь новым исследованиям…
Президент конгресса добавил, что общая дискуссия состоится после моего выступления. О чем же мне говорить? Обычно, если у меня нет диапозитивов для того, чтобы как-то организовать и проиллюстрировать свой доклад, я делаю его in extremis, по обстоятельствам, таким, как цвет небес, общая атмосфера в зале, количество слушателей и, в особенности, содержание и тон речи предыдущего оратора. На этот раз у меня было ощущение, что мое сознание ничем не замутнено, и я говорил, будто ведомый каким-то внутренним «демоном».