Похититель вечности
Шрифт:
— Насколько я вижу, Нат вернулся, — сказал я через пару минут, наслаждаясь вкусом жидкости, льющейся в мое горло и охлаждающей внутренности. — Ты веришь в эту историю со светильниками?
Он пожал плечами:
— Я почти не слушал, когда он мне об этом рассказывал, по правде сказать. Похоже, ему очень хотелось похвастаться, а поскольку он поведал эту историю и тебе, я не слишком ему верю. Кто знает, чем он там на самом деле занимался. — Он зашипел и посмотрел на свою руку; поставив бутылку на землю, он снова принялся строгать деревяшку, но отвлекся,
— Море?
— Да, а что тут такого? — пожал он плечами. — Так ты его видел?
— Конечно. Нам же пришлось плыть по нему из Франции в Англию. Так что я его видел. К тому же я год прожил в Дувре, я ведь тебе говорил.
Он со вздохом кивнул, вспоминая мои рассказы о жизни в Париже и приезде в Англию.
— Верно, верно, — сказал он. — А я вот никогда не видел моря. Только слышал о нем. Море, пляжи. Я никогда не плавал даже, знаешь. — Я пожал плечами. По правде сказать, мне и самому не пришлось особо много плавать. — Хотелось бы мне чем–нибудь эдаким заняться.
Я сделал большой глоток и посмотрел вдаль. Перед нами простирались угодья Клеткли–Хауса: повсюду, насколько хватало глаз, зеленели травы, едва ли не влажные от солнечного света. Я слышал, как вдалеке в своих загонах ржут лошади, с заднего двора неслись возгласы и хохот — там служанки выколачивали ковры. Наполняя мое тело теплотой, от которой хотелось плакать, меня затопила волна радости и счастья. Я посмотрел на своего друга — он сидел, прижавшись головой к древесному стволу, отбрасывая рукой волосы со лба, глаза закрыты, губы беззвучно шевелятся.
— Еще пара месяцев, Мэтти, — сказал он минуту спустя, и я очнулся от своих грез. — Еще пара месяцев — и только ты меня тут и видел.
Я удивленно посмотрел на него.
— О чем ты? — спросил я, а он выпрямился и огляделся, чтобы убедиться: нас никто не подслушивает.
— Ты умеешь хранить секреты? — спросил он, и я кивнул. — Ну, — начал он, — ты ведь знаешь, у меня есть кое–какие сбережения.
— Конечно, — ответил я. Он частенько об этом говорил.
— Мне удалось поднакопить деньжат. Я начал откладывать еще в четырнадцать, по правде говоря. Еще пару месяцев — и у меня соберется нужная сумма. Заберу денежки, отправлюсь в Лондон и налажу свою жизнь. И Джек Холби навсегда распрощается с навозом.
Когда он заговорил об отъезде, мне стало грустно; я вдруг подумал, что мы могли бы уехать вместе.
— А что ты собираешься делать? — спросил я.
— Я умею читать и писать, — ответил он. — Я ходил в школу до того, как начал здесь работать. Хочу устроиться клерком. Найти хорошее дело, в которое меня примут учеником. Может, адвокатскую контору или счетоводную. Еще не знаю. Что–нибудь солидное. Надежное. У меня теперь достаточно денег, чтобы купить место в компании, а там они смогут и сами мне платить. Сниму где–нибудь комнату. Налажу себе жизнь. —
— И не будешь скучать по здешним местам? — спросил я, а он громко рассмеялся.
— Ты не так долго здесь пробыл, Мэтти, — объяснил он. — Тебе все еще кажется, что в этом есть что–то надежное — то, чего ты не знал раньше. А я прожил здесь всю жизнь. Я здесь вырос. И почему такие, как Нат Пепис, получают все, что хотят, купаются в деньгах и командуют другими, а я не могу делать то же самое? Разница между ним и мной только в том, что я это заслужил. Я ради этого работал. И когда–нибудь этот ублюдок еще будет называть меня «сэр».
Антипатия между ними — проявлявшаяся, надо сказать, в основном со стороны Джека — никогда не была для меня очевиднее. И дело вовсе не в том, что Нат плохо обошелся с его подружкой Элси, и даже не в том, что он все время нами помыкал. Все было гораздо серьезнее. Джек не мог смириться с тем, что кто–то считает себя вправе распоряжаться его жизнью. Он считал это несправедливым. Он долго прожил в услужении, и такая жизнь внушала ему отвращение. Настоящий революционер. Но он оставался человеком здравомыслящим — не мог себе позволить просто бросить все и уйти, пока не встанет на ноги.
— Тебе стоит над этим поразмыслить, — сказал он через пару минут. — Ты же не сможешь остаться здесь на всю жизнь. Ты молод, так что еще скопишь деньжат…
— Ну мне ведь нужно думать о Тома, — прервал его я, — и о Доминик. Я не могу просто сесть на лошадь и ускакать, куда глаза глядят. У меня есть обязательства.
— Но разве Амбертоны не заботятся о Тома?
— Без него я никуда не уеду, — твердо сказал я. — Он мой брат. Мы должны быть вместе. И Доминик.
Он фыркнул; я повернулся и уставился на него.
— Что? — спросил я. — Что это значит?
Он пожал плечами и посмотрел так, будто не хотел отвечать.
— Просто… — помедлив, начал он, тщательно подбирая слова. — Не думаю, что она так уж нуждается в твоей опеке, вот и все. Похоже, она вполне может сама о себе позаботиться, если хочешь знать мое мнение.
— Ты ее не знаешь.
— Я знаю, что она тебе не сестра, — сказал он, и слова прозвучали очень отчетливо, но были так неожиданны, что их смысл не сразу дошел до меня. — Это уж я знаю точно, Мэтти.
Я уставился на него и почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.
— Как ты?.. — начал я. — Откуда ты это узнал?
— Это видно по тому, как ты на нее смотришь, — ответил он. — Я заметил. И по тому, как она подчас на тебя смотрит. Это взгляды двух людей, связанных не кровными узами, а чем–то большим, если хочешь знать. Может, я и провел всю жизнь в этой клетке, но об этом–то уж кое–что знаю.
Я обмяк, привалившись к дереву, и на миг задумался, почему я не решился рассказать ему об этом раньше. Почему мы не объяснили это всем. Сперва мы боялись, что нас могут разлучить, и потому придумали эту ложь, но потом сжились с нею, и теперь уже слишком сложно объяснить наш обман.