Похитители грез
Шрифт:
«Моя любимая подделка — Прокопенко».
Ронан положил таблетку обратно в карман. Он чувствовал тепло, сонливость и… просто прекрасно. На этот раз он чувствовал себя прекрасно.
Сон не ощущался оружием, скрытым внутри его мозга. Он знал, что мог сейчас выбрать сон о Барнс, если бы постарался, но он не хотел сна о чем-то, чего не существовало в мире.
«Я собираюсь сожрать тебя заживо, чувак».
Ронан закрыл глаза. Он думал:
И там был его отец, сидящий в темно-сером БМВ, которую нагрезил много лет назад. Он был изображением Ронана, как и Деклана, как и Мэттью. Симпатичный дьявол, у которого один глаз цвета обещаний, а второй — цвета тайн. Когда он увидел Ронана, он опустил окно.
— Ронан, — позвал он.
Прозвучало так, будто бы он имел в виду: «Наконец-то».
— Отец, — откликнулся Ронан.
Он собирался сказать: «Я скучал по тебе».
Но он продолжал скучать по Найлу Линчу столько, сколько его знал.
Усмешка расколола лицо его отца. Он обладал самой большой улыбкой в мире, и он передал ее своему младшему сыну.
— Ты разобрался, — сказал он. Он приложил палец к губам. — Помнишь?
Музыка доносилась из открытого окна БМВ, которая принадлежала Найлу Линчу, но теперь Ронану. Парящая мелодия, исполняемая на ирландской волынке, рассеивалась в деревьях.
— Я знаю, — ответил Ронан. — Расскажи мне, что ты имел в виду в завещании.
Его отец произнес:
— T’Libre vero-e ber nivo libre n’acrea.
Завещание фактически действует, пока не будет создан новый документ.
— Это лазейка, — добавил его отец. — Лазейка для воров.
— Это ложь? — поинтересовался Ронан.
Потому что Найл Линч был самым большим лжецом из всех них, и он вложил все это в своего старшего сына.
Небольшая разница между ложью и секретом.
— Я никогда не лгу тебе.
Его отец завел БМВ и сверкнул неторопливой улыбкой. Что за усмешка у него была, что за дикие глаза, каким созданием он был. Он нагрезил себе всю жизнь и смерть.
Ронан сказал:
— Я хочу вернуться назад.
— Так возьми, — предложил его отец. — Теперь ты знаешь как.
И Ронан знал. Потому что Найл Линч был лесным пожаром, морским приливом, автомобильной аварией, опускающимся занавесом, стремительной симфонией, катализатором с планетами внутри него.
И он передал все это среднему сыну.
Найл Линч вытянул руку. Он сжал ладонь Ронана в своей. Двигатель ревел; даже держа руку Ронана, нога его отца лежала на педали газа, на пути в другое место.
— Ронан, — произнес он.
И это прозвучало, будто он имел в виду:
«Проснись».
Глава 53
После
Ее разум уцепился за запах мяты и связал его с воспоминанием о нем, с тем, которого у Гэнси еще нет: первый раз, когда она его увидела. Не в «Нино», когда он просил ее о свидании от лица Адама.
А в ту ночь на церковном дворе, когда мимо проходили все мертвые в будущем духи. Один год — самый долгий срок, что оставался у тех духов. Они были бы мертвы к следующему кануну дня Святого Марка.
Она увидела своего первого призрака: парня в аглионбайском свитере, его плечи были забрызганы темными каплями дождя.
— Как тебя зовут?
— Гэнси.
Она не могла сделать это неправдой.
Внизу неожиданно Кайла сердито подняла голос.
— Ну, я сама сломаю эту чертову штуковину, если обнаружу, что ты снова ее используешь.
— Тиран! — в ответ выкрикнула Мора.
Голос Персефоны вмешался дружелюбно, слишком тихо, чтобы расслышать.
Блу покрепче закрыла глаза. Она видела дух Гэнси. Одна рука испачкана в грязи. Она чувствовала его дыхание.
Его руки прижимались к ее спине.
Сон не приходил.
Несколько аморфных минут спустя Мора постучала подушечками пальцев по открытой двери Блу.
— Спишь?
— Как всегда, — ответила Блу.
Ее мать забралась на узкую кровать Блу. Она отдернула подушку на несколько сантиметров, насколько позволила Блу. Тогда она улеглась позади Блу, мать и дочь, словно ложки в сушилке. Блу снова закрыла глаза, вдыхая мягкий гвоздичный аромат ее матери и исчезающий мятный запах Гэнси.
Спустя мгновение Мора спросила:
— Ты плачешь?
— Только чуть-чуть.
— Почему?
— Типичная грусть.
— Ты грустишь? Что-нибудь произошло?
— Еще нет.
— Ах, Блу. — Ее мама обернула руки вокруг нее и дышала в ее волосы у основания шеи. Блу думала о том, что сказал Гэнси о богатстве любовью. И она думала об Адаме, все еще лажащем на их диване внизу. Если у него нет никого, кто бы обернул свои руки вокруг него, когда ему грустно, можно ли его простить за то, что он позволяет злости вести его?
Блу поинтересовалась:
— Ты плачешь?
— Только чуть-чуть, — сказала ее мама и неподобающе сопливо вздохнула.
— Почему?
— Типичная грусть.
— Ты грустишь? Что-нибудь произошло?
— Еще нет. Давным-давно.
— Это противоположные понятия, — сообщила Блу.
Мора снова хмыкнула.
— Не совсем.
Блу вытерла глаза наволочкой.
— Слезы нам не подходят.
Ее мать вытерла глаза об футболку на плече Блу.