Похитители красоты
Шрифт:
И вот однажды я встретил Франческу Спаццо — это было девять лет тому назад. Встретил, уже будучи наслышан о ней как о самом развратном создании на свете. Она прошла, как говорится, огонь, воду и медные трубы, и вряд ли кто-нибудь еще мог тронуть ее сердце. Для этой женщины, столь же самовлюбленной, сколь и стервозной, ценность человека измерялась лишь удовольствием, которое она рассчитывала от него получить. Любовников и любовниц за ней числилось больше, чем дней в году, и всем она разбивала сердца, ломала судьбы, развращала души. Не раз ей приходилось спасаться от мести ревнивых мужчин или женщин, доведенных до помешательства ее презрением. Ее губили собственные пороки вкупе с теми, которые она пробуждала в других. Связаться с нею значило разрушить весь уклад своей жизни, пуститься в рискованное путешествие, не зная, где оно закончится. Я потерял от нее голову;
Я был слишком влюблен, и ей это скоро наскучило; она бросила меня. Я молил ее вернуться, пресмыкался, на какие только унижения не шел! Я преследовал ее так неотступно, что в конце концов она определила меня в вербовщики: я должен был поставлять ей юношей и девушек и смотреть, как она тешится с ними. Умела же она околдовать, просто какой-то злой гений. Я попался в собственную ловушку: престарелому Казанове, влюбившемуся в женщину моложе годами, с лихвой воздалось от нее за сердечные раны, которые он всю жизнь беспечно наносил другим. А я теперь и в объятиях юных девушек не мог забыть свое фиаско. Раймона моя новая роль привела в бешенство; он жил моей жизнью и мои несчастья воспринимал как свои. Если я уходил со сцены, он тоже должен был уйти. Однажды вечером он явился ко мне.
«Хозяин, помните эту Франческу, что нас продинамила?»
«Как я могу забыть ее, дурень!»
Я терпеть не мог эту его манеру: он всегда употреблял первое лицо множественного числа, когда говорил о чем-то неприятном. Делить с ним радости — это еще куда ни шло, но горести — нет, увольте.
«Так вот, хозяин, я с ней за нас расквитался. Эта тварь никому больше не подгадит, хватит ей, дряни смазливой, по мужикам таскаться».
Я похолодел, испугавшись худшего. До какого безумства мог он дойти? Нет-нет, успокоил он меня, он не убил ее и не изнасиловал. Мы поехали в коттедж в Восточном предместье, который он купил на свои сбережения. Спустились в подвал. Раймон отпер металлическую дверь; миновав небольшой коридорчик, мы оказались перед еще одной дверью, с зарешеченным окошком. Ничего себе — настоящий карцер оборудовал своими руками! Он показал на окошко, и я заглянул: на надувном матрасе, подле неаппетитных объедков и ведерка-параши, сидела Франческа — встрепанная, разъяренная. Даже в заключении она не утратила своей горделивой осанки, хотя находилась в камере уже неделю. Этот идиот Раймон похитил ее, чтобы отомстить за меня!
«Глядите, хозяин, уж я научу уму-разуму эту потаскуху, будет знать, как вас морочить! Каждый день я ее спрашиваю: согласны вы вернуться к месье Стейнеру? Пока упирается — будет гнить здесь. Еще погожу немного, а потом вдвое урежу паек. Вот увидите, прекратит выкобениваться, сама к вам на брюхе приползет как миленькая!»
Я схватил Раймона за вихры и встряхнул.
«Да ты совсем спятил? Ты хоть понимаешь, что за такие шутки, да с твоей судимостью, угодишь прямиком за решетку? Один раз я тебя предупредил, дважды повторять не стану. Ты немедленно отпустишь Франческу и принесешь ей свои извинения. Надеюсь, она примет от нас денежную компенсацию и будет молчать».
Но на сей раз Раймон осмелел и показал норов. Ведь отпусти мы сейчас Франческу, она не преминет донести на нас, даже если возьмет деньги. Тут узница, слышавшая из-за двери нашу перебранку, подошла к окошку и подала голос, заявив, что хочет с нами поговорить. И вот мы сидим все втроем в омерзительной Раймоновой камере; мне было мучительно стыдно видеть эту женщину, которую я все еще любил, втоптанной в грязь. А она вдобавок оставила открытой парашу: мол, я унижена, так извольте и вы нюхать. Как ни в чем не бывало Франческа предложила договориться.
«Мне более чем понятны мотивы, побудившие Раймона похитить меня, понятны потому, что я сама отчасти разделяю их. Пребывание здесь натолкнуло меня на мысль, которая, как я догадываюсь, вызревает и у вас. У тебя, Раймон, потому что ты уродлив и всегда был чужим на празднике любви, а у тебя, Жером, потому что ты стареешь, и стареешь тяжело. Мне уже далеко за сорок. До сих пор мир был у моих ног, ибо я плевала на всех и умела держаться королевой. Вы, может быть, знаете, что у этнологов есть такой термин „престижное скотоводство“: в Африке и на Мадагаскаре пастуха тем больше уважают, чем больше у него стадо, пусть даже от такого количества скота нет проку. Так и я, окружив себя толпой жеребцов и кобылок, щеголяла своим стадом. У
Я не понимал, о чем толкует Франческа, и подозревал, что она просто хочет выиграть время.
«Подумайте хорошенько, вы оба. Бросив меня в этот карцер, Раймон поразил цель, но не ту».
Мой слуга, кажется, уже все понял и слушал затаив дыхание.
«Вы хотите сказать, мадам (надо же, „мадам“, а только что была „потаскуха“), что нам следовало бы заняться девушками помоложе?»
«Помоложе, конечно, тоже, но не это главное».
«И покрасивее?»
«В самую точку, Раймон. А ты послушай, послушай своего слугу, Жером, золотые слова».
Озадаченный, я не спешил высказаться. Ясное дело: Франческа заговаривает нам зубы, лишь бы выбраться отсюда. И при этом держится-то как, а уж рот откроет — профессор, да и только. Во мне нарастала злость.
«Так почему же мы говорим о красавицах, господа? Да потому, что, вопреки известной цитате, красота есть не обещание счастья, но верная гибель. [7] Красавицы и красавцы — точно боги, спустившиеся к нам с небес, и своим совершенством они бросают нам вызов. Повсюду на своем пути они сеют раздор и горе, напоминая каждому о его невзрачности. Быть может, красота — свет, но этот свет лишь сгущает тьму; она возносит нас высоко, но потом низвергает в такую бездну, что мы горько раскаиваемся в том, что прикоснулись к ней».
7
Хрестоматийная для французов цитата из эссе Стендаля «О любви».
Я был шокирован, Бенжамен, так же, как, наверно, и вы сейчас. Я слушал эту женщину, которая отвергла меня, и понимал, что мне нечего ей возразить. Все во мне протестовало против ее слов, и в то же время я чувствовал за ними то же горе, которое настигло и меня. Франческа сказала вслух то, что я лишь смутно чувствовал. Но облеченная в слова, идея возмутила меня. Умела же эта чертовка жестко назвать вещи своими именами!
«Красота есть высшая несправедливость. Одной лишь своей внешностью красивые люди принижают нас, вычеркивают из жизни — почему им все, а нам ничего? Богатым может стать каждый, а вот красивым надо родиться: красоту не наживешь, сколько бы ни прожил. А теперь, господа, подумайте: если вы, как и я, готовы признать, что красота есть гнусность и преступление против человечества, надо делать выводы. Красивые люди наносят нам оскорбление, а значит, должны быть наказаны. Вы согласны со мной, не так ли? Раймон, заперев меня здесь, подсказал мне практическое решение, которое следует воплотить в жизнь».
Вот теперь я понял все; мне стало так жутко, что даже дыхание перехватило, — план был поистине чудовищный. А Франческа, поняв, что мы, как говорится, созрели, добила нас:
«Правильно делают мусульмане — они прячут лица своих женщин под покрывалом и держат их взаперти. Они знают, как коварна внешность. В одном они не правы: не делают разницы между ослепительно красивыми лицами и всеми прочими и главное — не изолируют красивых юношей, которые не менее опасны».
Изолируют! Слово прозвучало, все было сказано. Франческа кратко и ясно, как дважды два, сформулировала то, что мучило нас обоих, и указала выход. Бред, гиньоль какой-то, я не желал больше ее слушать. Я отпустил ее, дал денег и на протяжении многих недель отказывался с ней встречаться. Но она залучила в союзники Раймона, и тот не давал мне покоя. В конце концов я сдался. Но вы меня, похоже, не слушаете, Бенжамен! О чем вы думаете?