Похитители красоты
Шрифт:
Стемнело; ночь полнилась жужжанием, стрекотанием, шорохами, где-то каркали вороны. «Сухоцвет» притаился у кромки леса; странно, но от этой развалюхи веяло грозной силой. Казалось, дом спит, однако он знал, что я здесь, он выпускал свои невидимые антенны, которые распознавали людей: друг идет или враг? Этот дом, этот гибельный для молодости застенок ждал меня. Я обошла вокруг, включив фонарик, который предусмотрительно захватила с собой. Один ставень на окне первого этажа был закрыт неплотно. Я подняла какой-то сучок, вставила его в щель, нажала — сучок хрустнул, но ставень приоткрылся. Я взяла камень и выбила стекло. Оно поддалось не сразу. Я влезла в окно и спрыгнула в пустую комнату; пахло затхлостью, на полу валялся мусор. Я осмотрелась, — должно быть, это была столовая с большим камином в углу. Я
Глупо, но мне было не по себе. Деревянная лестница вела наверх. Почему-то я не узнавала дом, описанный Бенжаменом. Сомнения одолели меня. Дом скрипел сверху донизу, отзывался на каждый шаг короткими стонами, как старая рухлядь, с которой не церемонятся. Я толкнула еще какую-то дверь, — похоже, за ней находилась кухня. Стены, дверные ручки — все было покрыто липким налетом. На столе, на прожженной клеенке, красовалась помятая кастрюля. Старая плита была открыта, из нее пахло мокрым углем. Я спугнула паука, мирно спавшего в раковине. Пошарила фонариком по стенам и — вот так сюрприз! — обнаружила деревянную панель, о которой говорил Бенжамен. Она была приоткрыта. Каменные ступеньки вели в подвал. Теперь все сходилось, даже как-то подозрительно точно. Я попыталась включить свет — выключатель остался у меня в руке. Здесь было почти холодно. Луч фонарика дрожал, высвечивая плинтус, разбитую плитку пола, какие-то тряпки. Я оказалась в маленькой каморке с низким каменным потолком, заваленной пожелтевшими коробками, деревянными ящиками, садовым инвентарем. Где же бойлер, который так поразил Бенжамена? Вместо него я увидела стену из кое-как пригнанных друг к другу кирпичей. Подвал замуровали. Я постучала по кладке фонариком. Звук был гулкий. И тут я заметила на полу, среди перепутанных проводов и какого-то хлама, тюфяк. Он был весь в пятнах и покрыт плесенью. У меня задрожали колени, и я присела, чтобы прийти в себя.
Вдруг мне показалось, что наверху кто-то ходит. Я погасила фонарик, затаилась. Темнота вокруг жила, дышала, тихие шорохи толпой невидимок обступали меня. Возникали и исчезали какие-то странные тени. Я хотела встать, крикнуть, позвать на помощь. Но так и сидела на тюфяке, будто приросла. Я чувствовала, как чьи-то глаза со всех сторон следят за мной.
Постепенно до меня начало доходить: «они» послали Бенжамена ко мне в больницу, чтобы заманить меня сюда и запереть в подземелье. «Они» выбрали меня, выследили, выяснили обо мне все досконально, плели свою паутину терпеливо, хитроумно, зная, на какую наживку меня ловить, — и я клюнула. Может, и Фердинанд был частью этой ловушки. Я пошла на поводу у самого нелепого, самого чокнутого из моих пациентов, который наплел мне с три короба — и ведь заинтриговал. Я не держала на него зла. Мне было даже лестно, что меня сочли достойной войти в список узниц.
Да, эти люди были достойны восхищения, они добились большего: я сама захотела лишиться молодости и красоты — пусть меня запрут. Все равно, какой смысл ждать, пока время вынесет свой приговор: ведь пройдет несколько лет — и я померкну, достигну возраста, когда пленительное девичье личико превращается в кислую и строгую мину зрелой женщины. События последних дней с бешеной скоростью прокручивались в моем мозгу, и, вспомнив весь этот клубок совпадений и случайностей, я убедилась, что он очень смахивает на тщательно продуманную западню. И ведь заставили меня поверить, что дом необитаем, заманили прямо сюда — вот это талант!
Что ж, пришел мой черед платить — я готова. Я легла на тюфяк, вытянув руки вдоль тела: собственные кости казались мне тяжелыми, меня тянуло вниз, как будто я уже рассталась с собой, освободилась от прежней оболочки. Ну вот, сейчас они явятся — похотливый старикан, мерзкий карлик и жирная ведьма. Я еще не знала, что будет означать для меня их приход — облегчение или муки. Мне бы встать, бежать отсюда, но вдруг навалилась смертельная усталость, какая-то непреодолимая сила приковала меня к тюфяку. Ничего не поделаешь, так я и останусь погребенной в недрах горы. Я то проваливалась в сон, то просыпалась. Очень хотелось пить. Где я — никто не знает; наверно, я вернусь в мир,
Наконец наверху хлопнула дверь — раз, другой. Ну все, они идут, сейчас заберут меня. Зубы у меня стучали, голова кружилась, но где-то глубоко под этим ужасом я ощущала лихорадочное нетерпение: скорей бы, скорей! Я так ждала этой минуты, я ведь всю жизнь мечтала быть бабушкой и никем другим. Может быть, меня посадят вместе с Элен, мы с ней подружимся, будем дряхлеть вместе — две маленькие старушки, не прожившие жизнь. Я протянула руки в темноту — ну же, давайте! Заберите меня, ради Бога, бросьте меня в подземелье!
Но нет — дверь хлопала от сквозняка. Она продолжала стучать, глупо, механически. Мне стало даже обидно. Я приподнялась на локте; виски ломило, кровь стучала в ушах, болела поясница. Мои глаза привыкли к потемкам, и теперь я различала слабый свет там, где начиналась лестница. Надо мной вились с жужжанием мухи. Я что, уже разлагаюсь, гнию, как падаль?
Я чувствовала кислый запах от моего тела — смесь страха и испарины. В голове мутилось. Я закусила губу. Не верилось, что я могла так заблуждаться. Наверно, я уже постарела и сама не заметила как. Я провела рукой по лицу — ну, где же морщины, складки, обвислости? Ничего такого я не нащупала. Все было на месте — нос, лоб, и волосы по-прежнему густые. Зеркало мне, срочно! Хотелось есть, просто до ужаса, и мне было стыдно: что за низменная потребность, когда я готовлюсь к переходу в новое качество.
Я поднялась с вонючего тюфяка, меня шатало, и холод пробирал до костей. От затхлых запахов подташнивало. Я отряхнулась и на ватных ногах поднялась по скользким ступенькам. Сколько прошло времени, я понятия не имела. Все тело ломило. Я толкнула дверь и вышла в кухню. Сквозь щели в ставнях пробивался солнечный свет. Лучи пронзали густой сумрак, освещали пляшущие пылинки, целые галактики пыли. Я споткнулась о дохлую мышь, увидела в углу, в соломенном гнезде, трупик какой-то птицы с взъерошенными перышками.
Распахнув окно и ставни, я перелезла через подоконник. Разноцветные пятна заплясали перед глазами, свет обжег меня. Было раннее утро. Все трепетало, шелестело, оживало; от запаха сырой травы у меня защекотало в носу. Воздух был чистый, чуть прохладный, бодрящий — то, что надо. Большое оранжевое солнце вставало над кронами деревьев, пробуждая горы во всем многообразии красок.
На пригорке стояла косуля и, склонив головку, смотрела на меня без малейшего испуга, только тонкие ноги подрагивали. На груди белело пятнышко — как медальон. Она хотела мне что-то сказать, ее глаза из-под длинных ресниц силились сообщить что-то важное. Косуля пару раз качнула головкой, поскребла землю копытцами и не спеша удалилась походкой балерины — только ветки хрустнули.
Вокруг журчали ручьи, лаская слух своим детским лепетом, водопадик разбивался о камни в облаке пенных брызг. Длинные свечи вспыхивали на верхушках елей, болтун-дрозд завел на ветке свою серенаду. Над головой проносились птицы, угрюмый хвойный лес полнился щебетом. Высоко в небе плыли большие белые облака, пухлощекие, как ангелы на картинках. Дивная симфония звуков и красок.
Поток любви захлестнул меня. Надо жить, говорила мне природа, надо вернуться к собратьям-людям и не пасовать перед жизнью. В этом заброшенном доме мне было подарено второе рождение. Да как я могла бояться? Пусть «Сухоцвет» существовал лишь в воспаленном воображении, мне он все равно был дороже всего на свете. Ведь любой рассказ не тем хорош, что соответствует действительности, а тем, что помогает взглянуть на мир другими глазами и заряжает энергией. Что с того, что Бенжамен все выдумал, — благодаря ему я снова хотела жить полной жизнью. Я совершила с ним ту же ошибку, что и со всеми: поверила тому, что он мне говорил. И, оказывается, правильно сделала. Я чувствовала себя беспричинно счастливой, заново родившейся. Ветерок обдувал меня, смывая миазмы подвала. Небо сулило много-много света и радости.