Похитители рождества
Шрифт:
– Маменька, маменька, я правильно сложил? – неожиданно для Крутилина Никитушка очень обрадовался азбучному ящику – вывалив на пол буквы, сразу начал собирать какое-то слово.
Неужели читать научился?
– На лавках так пишут? – спросил Никитушка, закончив труд.
Иван Дмитриевич повернул голову, поглядел на выложенное
– Неужели грамоту знаешь?
– Нет! Просто запомнил рисунок.
– Надо ему учителя нанять, Прасковья…
– Рано. Пусть сперва молитвы заучит. А ты, верно, очень спешишь, Иван? Никита, что надо сказать на прощание?
– До свидания, Иван Дмитриевич.
– Какой я тебе Иван Дмитриевич? – улыбнулся, будто шутке, Крутилин, но про себя решил, что надо бы почаще бывать в прежней семье. Иначе сын его скоро позабудет. – Иван Дмитриевич я только для подчиненных. А для тебе – папенька.
– Так что у меня теперь два папеньки? – удивился мальчик.
– Как сие понимать?
– Модест Митрич тоже велит папенькой называть.
– Какой-такой Модест Митрич? – обернулся к бывшей супруге Крутилин и только сейчас заметил, что и платье на ней новое из модного кашемира, и волосы убраны не под гребенку, как прежде, а в прическу, и легкий флёр «Виолет де парм» в комнате витает.
– Один знакомый, – отвела глаза Прасковья Матвеевна.
В первый раз в жизни Крутилин видел её смущенной.
– Ах, знакомый! И почему какой-то знакомый велит моему сыну именовать его папенькой?
– Модест Митрич предложение мне сделал. А его приняла.
– Ты же в Христовы невесты собиралась стать…
– И стану, когда время придет. Модест Митрич, в отличие от тебя, человек набожный, вместе с ним и пострижемся. Видишь, какую икону подарил? Старинная, очень ценная, семейная его реликвия.
– Познакомишь нас? – тут же спросил Иван Дмитриевич.
– В другой раз. Он… он в лавку ушел.
И опять смущение
– Врешь. Что ему там делать? Сегодня все лавки закрыты.
– Сказал, замки надо проверить.
– Маменька, вы же говорили, врать – большой грех, – напомнил Прасковье Никитушка. – А сами врёте.
Иван Дмитриевич выскочил из гостиной и, не говоря ни слова, прошелся по квартире, распахивая двери и заглядывая в комнаты. Прасковья Матвеевна семенила следом:
– Что ты делаешь, Иван? Прекрати. Ты тут не хозяин.
– Вот когда квартиру будет оплачивать твой Митрич, я тут хозяйничать перестану.
Прасковья Матвеевна заняла оборону перед дверью в столовую.
– Ну-ка отойди. Отойди, – рявкнул на неё Крутилин.
Дверь открылась изнутри. Мужчины долго разглядывали друг друга. Модесту Митричу было под сорок, одет он был по-купечески в короткий кафтан и плисовые [13] шаровары, заправленные в высокие сапоги. Волосы у него были редкие, каштановые с легкой проседью, борода, хоть и до груди, но аккуратно стрижена.
13
Хлопчатобумажная или шерстяная ткань с длинным до 6 мм ворсом.
– Прасковья, представь-ка нас, – произнес, строго глядя Модесту в глаза, Иван Дмитриевич.
Ему, конечно, очень хотелось новоявленного «папеньку» задержать, доставить в сыскное и допросить не без пристрастия. Но пришлось сие желание сдерживать. Слишком уж пикантной была ситуация. Арестуешь, а потом в газетах пропечатают: «Начальник сыскной из ревности арестовал будущего мужа бывшей супруги». Да и злополучный Модест, вполне может оказаться не скупщиком краденого, а введенным в заблуждение добросовестным покупателем.
Конец ознакомительного фрагмента.