Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
В реальности, когда ты пьешь пять пинт и шот, а потом сумерки сменяются ночью и ты берешь английский кэб от одного города-сада в другой – неважно, двадцать тебе или сорок, пьешь ты впервые или уже полжизни, что-нибудь да происходит. Как минимум ты замечаешь, что уже неплохо погудел и, возможно, даже пьян.
Раз уж предполагалось, что поедем мы на поезде, то и встречу с генералом Дартом мы назначили на станции, которая в фильме становится «Ульем». Настоящего паба там нет, зато есть симпатичный итальянский ресторанчик, где тоже можно выпить по пинте. Владелец, обладающий шармом былых времен, выпивает одну с нами.
– Глупый фильм, – говорит он, –
Я уже готов расспросить его о похмельном средстве, будущем итальянских ресторанов при британских железнодорожных станциях и о чем-то еще… как вдруг нас хлопает по спинам внезапно явившийся и вечно бесшумный Джонатан Дарт.
– Трое пьяных мужчин! – орет Том.
Это отсылка к одной из сцен, ближе к концу фильма, где оказавшиеся под землей Гэри и Энди отстаивают перед невидимым правителем галактической корпорации мнение, что земляне себя полностью устраивают.
– В этом и лежит корень необходимости вторжения, – говорит бестелесный голос Билла Найи. – Обязана ли галактика терпеть влияние планеты, целиком состоящей из таких, как вы?.. Вы проживаете одинаковые циклы саморазрушения снова и снова.
– Эй, это базовое право человечества – быть неудачниками! Вся наша цивилизация была основана на таких неудачниках! И знаешь что? Я горжусь нами!.. Как там говорят? Человеку свойственно…
– Человеку свойственно ошибаться [95] .
95
В оригинале герои припоминают классическую строчку из поэмы «Опыт о критике» Александра Поупа: to err is human, to forgive, divine. В переводе Александра Субботина: «Грешить как люди и как Бог прощать».
– Человеку свойственно ошибаться. Так что… че-е-ел…
– Вы не можете говорить за все человечество. Вас только двое. Двое пьяных мужчин.
– Трое пьяных мужчин! – выкрикивает их последний человеческий друг на всей чертовой планете, спускаясь к ним с земной поверхности.
«Трое пьяных мужчин!» – отзываюсь я эхом, и мы с Томом поднимаем бокалы.
Однако Джонатан Дарт, который только что управлял интересами западного мира на Ближнем Востоке, стоит теперь перед нами в своем пиджаке с иголочки и галстуке настолько трезвый, с ясным умом, ровным килем и точными формулировками, что мой уровень алкоголя в крови сам собой подскакивает, и мы с Томом внезапно выглядим уже не вполне прямоходящими.
«Срочно! – говорю я. – Ты должен опрокинуть пинту!» Но Джонатан Дарт заказывает пинту сидра в такой непостижимо спокойной манере, что я прошу его повторить – хочу снять такое на телефон. Теперь и нам с Томом не повредит взять еще по полпинты, ведь, если говорить начистоту, выпитые ранее светофоры не тянут на целый пропущенный пост…
Спустя пару часов и еще три поста Земля начинает крениться, и мы, трое пьяных мужчин, плетемся по дороге, поем, рыгаем, смеемся и спорим ни о чем. «Конец света» намного дальше, чем я мог себе представить, – на самом краю городка. И когда мы приходим, он уже закрыт.
В фильме, когда парни добираются туда, «Конец света» тоже закрыт, но они проламывают переднюю стену грузовиком, попутно одолевая роботов и друг друга [96] . Наконец Гэри
В реальности мы пожимаем плечами, разворачиваемся и шуруем домой к Дартам. «План такой, – говорю я, пока мы плетемся обратно, – приходим домой, вытаскиваем из холодильника три баночки, находим место, где мы никого не разбудим, и – бинго! Двенадцать полных пинт».
96
В фильме герои Пегга и Фроста спокойно заходят в закрытый паб.
– Отличный план! – говорит Том. – Что думаешь, пап?
– Думаю, – говорит отец, – что я все равно не смогу осилить двенадцать пинт за сегодняшнюю ночь, а завтра с утра мне нужно на работу, поэтому я собираюсь идти спать. Ах да, Том, думается мне, что ты принял больше, чем в тебя умещается, но еще – что ты уже взрослый человек и решать тебе.
– Да! – повторяет Том. – Отличный план!
– И еще, – добавляет Джонатан, засовывая галстук в карман, – даже в фильме разве они не добрались только до одиннадцати, а потом – спустились в то подземное логово?
Под Землей Гэри и Энди предстают перед сияющим инопланетным трибуналом. Над ними спиралями возвышаются балконы с роботами и тенями жителей Ньютон-Хэйвена.
– Мы можем предложить заманчивые блага для тех, кто уступит по своей воле, – поясняет голос Билла Найи. – Возможность снова быть молодым и при этом сохранить избранные воспоминания. Разве это вам не подходит? Не об этом вы всегда мечтали?
В этот момент вспыхивает свет и перед ними оказывается двадцатилетняя версия сорокалетнего Гэри, воплощение его давних надежд, мечтаний и озорного оптимизма. «О боже, – вздыхает Гэри, – какой же я милаха!»
И вот мы на одном из общественных газонов Летчуэрт-Гарден-Сити, где вырос пьяный двадцатилетний Том. Это большая лужайка: по трем сторонам – ровная живая изгородь, а посередине – дерево, к которому прислонена моя сорокалетняя спина, пока сам я смотрю на звезды и пью мою двенадцатую пинту.
Я слушаю Тома, которого всем этим придавило и переполнило. Это видно по тому, как лучатся его глаза, когда он смеется и плачет. Он влюблен и близок к погибели, напуган и отважен, готов идти вперед: прорываться сквозь джунгли, пересекать пустыни и срываться в волны с самого края земли. Чего бы я только не отдал за это разбитное, смелое, даже героическое создание, которым я был много лет назад. Все так отчетливо и так недостижимо, словно полеты во сне.
Молодой милаха Гэри Кинг делает шаг навстречу себе нынешнему. «Позволь передавать твою легенду дальше, – говорит он. – Позволь человеку, в которого ты превратился, стать мальчиком, которым ты был».
Выдохшийся, обессиленный, истерзанный, Гэри смотрит на идеальную версию себя. И на мгновение оба замирают, выражение его глаз смягчается, теплеет…
– Не-а, – отвечает он и рубит голову молодому себе самурайским мечом.
Трибуналу он кричит: «На земле может быть только один Гэри Кинг!» – и толкает отрубленную голову в окружающую мглу.