Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.
Шрифт:
Вчера утром по тому же направлению выступила вторая колонна, из шести рот, двух сотен, шести орудий и ракетной команды. Несмотря на 409 верблюдов, приданных этой колонне, наши кавалеристы, не исключая и офицеров, отправились пешком, так как принуждены были нагрузить ячменем своих верховых лошадей.
Завтра наконец тронемся и мы, но дождемся ли этого завтра?
Сегодня после ужина наши штабные разошлись по кибиткам ранее обыкновенного, чтоб успеть уложиться и выспаться. С. и я остались вдвоем за бутылкой шипучего, — благо еще есть лед на шкуне, — и наша беседа, странствуя по целому миру, уже не первый раз подходила под самые
— Надо полагать, дело без штурма не обойдется?
— По всей вероятности… Средне-Азиятцы, как показали Самарканд, Ура-Тюбе, Джизаг, упорно отстаивают свои укрепленные города. [31]
— Так что же? С какими-нибудь охотниками вперед и… пан, или пропал!
— Конечно.
— По рукам?
— Идет!..
«Ребячество», быть может скажете вы. Пусть будет так, но я право радуюсь и тому, что моя натура сохраняет еще способность ребячиться. Чокнулись стаканы, дружеским пожатием руки мы скрепили наше обещание и разошлись. Я вернулся в свою кибитку счастливый, как с любовного свидания. [32]
V
Около полудня 17-го числа выступила из Киндерли последняя часть отряда — арриергардная рота с орудием и с нею штабный транспорт, то-есть 20 отборных верблюдов, навьюченных нашими вещами. Немного погодя, после небольшого завтрака, за которым было высказано множество надежд и желаний и не менее того выпито шампанского, знаменщик Кабак вынес и развернул белый значок начальника отряда с крупною надписью «Кавказ» и мы сели на лошадей.
Кабак — один из почетных Киргизов, плотный, здоровый и между своими считается красавцем. Его лицо с черною французскою бородкой и с добрыми глазами, способными, впрочем, засверкать порой как у разъяренного тигра, как бы вылито из [33] томпака и потускнело от времени. В нем есть что-то располагающее в его пользу при первой же встрече, и он действительно общий наш любимец. Между прочим говорят, что из уважения к памяти бывшего своего друга и начальника, полковника Рукина, Кабак не задумался устроить поминки на его могиле в то время, когда все Киргизы питали к нам самые враждебные чувства, и здесь, по обычаю своего племени, он роздал бедным несколько верблюдов и отпустил на волю своих невольников. Замечательно благородная черта в характере полудикого номада! О Кабаке вообще рассказывают не мало интересного, но об этом когда-нибудь в другой раз.
Итак, вслед за Кабаком мы сели на лошадей и тронулись в путь в сопровождении полсотни Киргизов и Туркмен, и нескольких казаков. Широкою, изрытою лентой обозначался след наших колонн на гладкой, словно разровненной поверхности глубоких песков. Мы двигались в облаках пыли среди общей тишины, как будто каждый из нас одинаково сознавал и не желал нарушить торжественность этой минуты.
Но недолго длилось молчание. Едва проехали версту, как вдруг испуганные лошади передовых казаков зафыркали и кинулись в стороны: поперек дороги лежал труп верблюда с раскрытым ртом, выпученными глазами и с казенным седлом на спине; еще несколько шагов — другой и третий. Затем на каждой версте по дороге или несколько в [34] стороне от нее, среди то разбросанных, то просыпанных мешков с ячменем и сухарями валялись по несколько павших верблюдов. Некоторые из них еще сохраняли признаки жизни и тогда оглашали воздух раздирающими душу предсмертными криками.
Впечатление на первых порах было
Жар был невыносимый. Проехав верст восемь, мы поднялись на небольшое возвышение Кара-зенгир (В переводе — Черный завал.), окаймляющий пески Киндерлинского прибрежья, и остановились.
На краю дороги, у самого гребня возвышенья, стоит полуразрушенная круглая башня, и далее по тому же гребню, на значительном расстоянии друг от друга, возвышаются еще несколько таких же. На крупных почерневших камнях, из которых сложены башни, напрасно мы искали следов надписи или каких-либо знаков.
— Что это за башни? спросил я одного из престарелых Киргизов нашей свиты. [35]
— Бог знает. У нас это возвышение известно под именем Кыз-Карылган (Погибель девиц). Рассказывают, что во времена давно прошедшие к Туркменам бежали откуда-то семь калмыцких девиц. За ними гнались. Эти башни, которых тоже семь, могилы тех девиц и обозначают места, где каждая из них упала от изнурения и умерла от жажды.
Таким образом, эти башни у самого преддверия степей и соединенное с ними предание служат прекрасным предостережением, напоминая, какую грозную силу составляет здесь безводье; без него не обходятся даже поэтические легенды.
С возвышенья, на котором мы стояли, открывался прелестный вид в сторону Порсу-Буруна. Вдали едва виднелось море. За то Киндерлинский залив сверкал на солнце как гигантский серебряный щит, брошенный у песчаного прибрежья. Этот величавый простор, эта бесконечная даль, незаметно сливавшаяся точно с бирюзовым сводом неба, так способны были бы вызвать в другое время и восторг, и благоговейное созерцание; а тут, жгучее палящее солнце как будто убило отзывчивость сердца к красотам природы. «Издали все хорошо» — вот одинокая прозаическая мысль, которая приходила в отяжелевшую голову и вытесняла всякую способность восторгаться.
Отдохнув несколько минут и взглянув в последний раз на синеву моря, за которым остался наш дорогой Кавказ, мы тронулись далее. Еще около [36] десяти верст мы ехали по следам нашего отряда, но Господи, что это за грустные были следы!. На всем этом пространстве так много было разбросано овса и сухарей, столько валялось верблюдов, что, казалось, мы идем по пятам бегущих пред нами в паническом страх остатков разбитой армии. Оставив этот путь и свернув вправо, мы направились прямо на восток, чтобы пересечь лежавшее пред нами большое Каундинское озеро и выйти кратчайшим путем на колодезь Арт-Каунды (Задний Каунды.), лежащий на северо-восточной стороне озера. Колоннам нашим было указано другое, более удобное, направление: идя на северо-запад, они должны ночевать у колодцев, лежащих по берегу озера, и затем, обогнув его с запада, выйти к тому же колодцу Арт-Каунды.
Вскоре мы оставили за собою возвышенное плато и начали углубляться в огромную котловину, которая, по мере нашего движения, все более и более пересекалась песчаными холмами и рытвинами. Кое-где и тут бродили наши тощие верблюды, брошенные по совершенной их негодности; между ними встречались, впрочем, и здоровые, вероятно, ловкие дезертиры с первого же ночлега, которым не полюбилась тяжелая казенная служба и, в особенности, судя по окровавленным их ноздрям, бесцеремонное обращение наших солдат.