Походные записки русского офицера
Шрифт:
Довольно для Эйзенаха! Перо мое уже не пишет, а я перу повиноваться должен!..
Г. Фульда, 24 июня
Монастыри, расположенные на красивых высотах по дороге, ведущей к городу, служат, так сказать, предуведомлением о том, что Фульда есть богатое епископство. Город порядочный! Около стен архипастырской обители есть прекрасный бульвар; на нем по вечерам гуляет множество народа обоего пола.
Здешняя соборная церковь достойна примечания любопытного путешественника. Она основана в 744 году и вновь (менее ста лет) перестроена. Архитектура ее довольно великолепна. Внутри есть множество статуй, изображающих отцов церкви. Вонифатий, первый проповедник римский в этом краю, убитый неверующими кинжалом в голову, погребен в этой церкви. Это убийство представлено в ней же на алтаре, высеченном из дикого камня. Нельзя не удивляться хранящемуся здесь
Церковь Святого Михаила, стоящая близ соборной, славится древностью своей: она построена в 678 году. В ней находится точное подобие Гроба Господня. По левую сторону престола в стене есть квадратное отверстие, имеющее не более полутора аршин в диаметре, так что человек, только согнувшись, может в него влезть. Во внутренности, на левой стороне, могут четыре человека стоя поместиться. Большой дикий камень по правую сторону занимает столько места, сколько требует тело человека.
20 июня
На прелестном пути от Франкфурта к Майнцу, не доезжая полмили до этого города, лежит между виноградными садами местечко, такими же садами славное. Оно венчает пригорок, с которого, как будто неусыпный страж, надзирает над плодоносной окружностью. Скажите имя этого местечка старику, более полвека отжившему, – и кровь живее заструится вокруг его сердца, и взоры его блеснут огнем молодости. Гохгейм на устах ваших. Так, вы отгадали. Быть в нем и не пить вина его имени – все равно что быть в Риме и не целовать папских туфель!.. Пользуясь правом кошелька, я потребовал у богатого хозяина моего бутылку десятилетнего гохгейма. Филемон приметно испугался моего требования, отговаривался невозможностью найти такого древнего вина и за золотые горы, торговался со мной, не о деньгах, но о летах, и – наконец принес прекрасное дитя Гохгейма, пять лет воспитываемое в пространном его погребе.
Гохгеймское вино почитается лучшим изо всех белых вин, производимых богатыми виноградниками берегов Рейна. Его не иначе пьют в Германии, как из рюмок среднего разбора, темнейшего зеленого стекла. Мы, русские (нас было трое военных товарищей), наполнили им прадедовский бокал и, в честь падших на полях славы друзей, осушили его до дна. Воображение заискрилось, сердца заговорили – и мы из Гохгейма перенеслись на поля прежних битв, на пепелище нашей родины, в белокаменную столицу, в шумный рой тамошних красавиц; потужили, погоревали; но дети Марсовы тужат недолго! Мы возвратились скоро в Гохгейм на свежую солому, чтобы уснуть в сладкой надежде увидеть завтра Героя времен прошедших и потомства.
Майнц, 30 июня
Выехав из Гохгейма, вы спускаетесь по приятной отлогости. Направо и налево стелются по разнообразным пригоркам виноградники; впереди чернеются, над красными кровлями, высокие шпицы церквей Майнца, а за ним в виде амфитеатра возвышаются его укрепления. Вот и сам город! Он смотрится в Рейн и с противоположного берега смеется, кажется, бурям военным, покоясь на лоне столь величественного защитника. Отец многих богатых рек Германии, доныне верный хранитель границ между двумя сильными царствами, Рейн течет здесь со всей гордостью своего имени. Здесь Майнц соединяется с ним и образует укрепленный остров. Несколько плавучих мельниц пестреются на нем и сливают шум колес с шумом его течения. Длинный мост на судах соединяет оба берега.
Майнц, с одной стороны огражденный реками, с других сторон укреплениями, над которыми трудилось искусство веков с помощью щедрой природы, могущий вместить в себе многолюдный гарнизон, считается сильнейшей крепостью в сердце Европы. Он известен также тем, что пустил в свет двух сынов разного свойства: один распространил ужас на всю землю, вручив честолюбцам новое и сильнейшее орудие истреблять людей; а другой озарил науки новыми лучами просвещения и сохранил навсегда для благодарного потомства произведения великих умов. Я говорю о порохе и книгопечатании, изобретенных в этом городе в четырнадцатом и пятнадцатом столетиях.
Город сам по себе –
Человек великий украшает ныне Майнц своим присутствием. Смиренный в своем величии, скромный в славе своей, гордый одним именем воина защитника отечества; не унывавший никогда в потерях, не возносившийся от бранных успехов; искусный и храбрый, хотя не всегда счастливый полководец; благоразумный тактик и писатель; сотрудник Суворова, но не всегда верный ему помощник; герой всех времен и народов; любовь общая и слава Австрии одним словом, это эрцгерцог Карл! Ему поручена ныне осада всех французских крепостей, лежащих на берегу Рейна; слишком скромное поручение! Но брат императора, видя в нем пользу общему делу, посвятил этой пользе здоровье, труды, неусыпные попечения и дарования свои. Майнц избрал он своим лагерем и местом надзора над движениями французских гарнизонов и облегающими их союзными войсками. Строгостью дисциплины, порядком и добротой души заставляет он как своих, так и чужеземных солдат и жителей любить себя до привязанности и уважать до преданности. Спросите о нем у русского, австрийца, пруссака, баварца – и все с равным восхищением будут о нем отзываться. Позавидуйте мне, друзья мои: я его видел, я с ним говорил!
В шесть часов утра готов он был выехать навстречу нашей гренадер-егерской бригаде и прекрасной батарейной роте полковника Нилуса, при ней находящейся. Извещен будучи начальником этих войск генерал-майором Полуектовым, что полки и рота ожидают его прибытия на этом берегу Рейна, он с небольшой свитой к ним прибыл. Сердца солдат угадали, что он им не чужеземный по деяниям своим; они слышали от своих офицеров, что он бывал в походах с Суворовым, – и встретили его громогласным «Ура!». «В какой губернии стояли эти войска и когда вышли они из мест своего расположения?» – спросил он, узнав, что они расположены были под Петербургом и выступили из квартир своих в конце марта во время половодья. «В три месяца из-под Петербурга на Рейн! Совершенно по-суворовски! – сказал он и прибавил: – Люди так свежи, так живы и здоровы, как будто выступают ныне в поход! Немудрено: воспитанникам Севера и ученикам бессмертного полководца все возможно!» Когда войска проходили мимо него церемониальным маршем, он сказал генералу моему: «Я имел честь командовать некогда храбрыми русскими солдатами; ожидал ныне этого счастья: но судьба и люди иначе расположили!..» Самый лестный отзыв, самая лучшая похвала нашим северным героям в устах истинно великого человека. Он пригласил начальников и несколько офицеров к столу. Он обедает очень рано, не по-придворному, а по-солдатски. Говорят, что он имел некогда у себя table ronde, наподобие столов рыцарских времен; свобода и равенство при нем присутствовали. Вблизи я успел лучше рассмотреть эрцгерцога. Он малого роста, худой, сухощавый; одевается просто; лицо у него очень приятное; глаза его блестят огнем ума; какая-то восхитительная улыбка покоится на устах его, особенно когда он говорит. Все окружающее его оживлено, кажется, его душой; весь двор его носит на себе признаки его любезности. Он сам занимался военными гостями своими, как ласковый, хлебосольный русский помещик; каждому офицеру сказал несколько слов, каждого обворожил этими словами.
Присутствие великого человека есть лучшая школа нравов. Советовал бы я надутому вельможе, величающемуся пергаментами своими, и гордому честолюбцу побывать у него: они вышли бы от него добрее, умнее и смиреннее. Взирая на него, невольно скажешь: скромность есть печать истинного величия. Посмотрите на эрцгерцога Карла в кругу его; взгляните ни него в его творениях; [39] последуйте за ним в пыль сражений. Там бьет он гордость; тут учит побеждать врагов, не скрывая собственных ошибок; здесь побеждает их – везде он герой истинный, везде он человек великий!
39
Он писал о стратегии.