Походный барабан

Ламур Луис

— Ты хорошо говоришь, Кербушар. Ты научился этому там, на суровых северных пустошах?

Мы медленно шли по тенистому саду, удаляясь от людской толпы, удаляясь от музыки. Перед нами лежал темный, неосвещенный двор, и сквозь его открытые ворота виднелись впереди огни дома. Две чинары склонили свои величественные стволы низко над нашей дорогой, а рядом с ними росли розовые кусты.

Валаба хотела пройти впереди меня, но тут я услышал звук — легкий металлический звон, какой издает клинок, задевший за ветку!

Схватив свою спутницу за плечо, я отбросил её в сторону, и в тот миг, когда меня окружили несколько

человек, выхватил из ножен кинжал.

Мне спасло жизнь то, что я не дрогнул и не отступил на шаг, как они рассчитывали. Мой обычай всегда был один — идти вперед, на врага. И сейчас я поступил точно так же.

Он выступил из-за кустов, и в руке его был меч.

Глава 23

Он держал меч острием вниз. Когда неизвестный увидел, что я надвигаюсь на него, клинок пошел кверху, но двигался слишком медленно, и я уже проскочил мимо острия. Прежде чем он сделал шаг назад, я всадил кинжал ему в живот и, резко повернувшись, оказался лицом к лицу с тремя противниками; мечи их были обнажены.

Валаба пронзительно закричала, и один из них хотел броситься к ней; второй обругал его. За садом послышался шум бегущих ног, и троица сомкнулась вокруг теснее — они собирались убить меня.

Это были наемные убийцы, и победа над ними не принесла бы ни чести, ни славы; да и победить их я мог лишь одним способом — уцелеть.

У ворот замерла Валаба, но они не осмелились бы причинить вред такой знаменитой женщине. Ей ничего не грозило.

Сделав ложный выпад, я на миг заставил их отскочить и поднять клинки для защиты, быстро повернулся кругом, зажал кинжал в зубах, подпрыгнул и ухватился за край стены. Одним движением перекинул через неё ноги — и очутился по другую сторону.

Позади слышались крики Гаруна и его стражников, окружавших сад, но мне здесь больше нечего было дожидаться, и я кружным путем поспешил к своему жилищу.

На постели лежала записка с единственным словом, написанным по-персидски:

«Приходи».

* * *

Сафия ждала меня; если она и заметила мое новое платье, то не подала виду. Показав жестом на какую-то одежду на скамье, она сказала:

— Переоденься вот в это. Ты должен исчезнуть.

— Исчезнуть?

— Тебе нельзя возвращаться домой. Все, что у тебя там есть, будет упаковано и отослано в библиотеку.

Потом указала на небольшой столбик золотых монет:

— Возьми деньги. Ты должен удалиться в указанное место и оставаться там, пока я не позову.

— Час близок?

— На тебя сегодня вечером напали, так ведь?

— Ты знаешь?..

— Это были не твои враги, а мои.

Переодевшись, я стал похож на одного из множества свободных солдат-наемников, готовых продать свои услуги кому угодно и для чего угодно.

Рядом с доспехами лежал меч. Когда я схватил его, кровь во мне вскипела. Ах, что за клинок! Он был прекрасно уравновешен, чувствовать его у руке — это… Я буквально затосковал по битве.

* * *

Комната была маленькая, с одной дверью и окном, выходящим на стену, которая тянулась между двумя рядами деревьев; они затеняли её, и их ветви перекрещивались над нею, образуя туннель из листвы, закрытый ею с обеих сторон. Стена заканчивалась у акведука вблизи улицы.

Предусмотрительность

Сафии изумляла меня. Квартал, где я обитал сейчас, ожидая её зова, был убогий, населенный наемными солдатами и разным людом, обычно следующим за армией. Улица рядом с акведуком была та самая, где ожидали в конюшне наши кони. Недалеко от неё находились небольшие крепостные ворота, нечто вроде потайного выхода — потерны.

Дни шли за днями, но в доме имелся богатый запас еды; в глиняном кувшине, подвешенном к потолку, была вода. Нашлись здесь и книги.

Я завел себе только одного друга — озорного, пронырливого человека с проворными руками и ещё более проворным умом. Звали его Хатиб. Он был уже не молод и мало чего не знал из жизни нищих и мошенников. Присев на корточки у порога, он щедро угощал меня новостями, собранными на улицах, а также сведениями о наших ближайших соседях.

У него было лицо, словно выкроенное из старой, мятой-перемятой кожи, и странная манера поглядывать искоса, словно оценивая впечатление, произведенное его словами. Я, по-видимому, нравился ему, да и он мне тоже, но в моем положении было рискованно доверять кому-либо.

Я выдавал себя за солдата-франка и бывшего пирата — эту личину я мог носить вполне естественно, потому что, помимо собственного краткого опыта, у меня в памяти хранилось бесчисленное множество рассказов отца и его команды.

Хатиб научил меня кое-каким трюкам, совершаемым при помощи ловкости рук, и разным фокусам — он как-то странствовал с компанией акробатов и фокусников, а заодно воровал вместе с ними.

За книги я брался только по ночам и при закрытой двери. Умение читать как-то отмечало человека, а о приметных людях всегда ходят сплетни.

В это время я читал «Ожерелье голубки» — труд некоего молодого испанца, мавра по происхождению note 12 , посвятившего свое время исследованиям любовных игр и сопровождающих их феноменов. Это показалось мне довольно занимательной областью познания.

Хатиб представлял собой книгу несколько иного рода, которую я никогда не уставал читать. Как мне казалось, в его коварном, изощренном, безнравственном уме таились все хитрые трюки и замысловатые устройства, изобретенные фокусниками и мошенниками за тысячу лет. И, кроме того, он обладал такими качествами, как достоинство и верность, что могло бы послужить уроком для любого христианина или мусульманина.

Note12

автор «Ожерелья голубки» — Ибн Хазм.

Я часто ходил с Хатибом в укромное местечко среди старых развалин, где собирались акробаты и жонглеры поупражняться в своем ремесле или освоить новые трюки. Я всегда был сильным и ловким, умел владеть своим телом, и потому участвовал в их занятиях, обучаясь разным переворотам, кувыркам и хождению колесом. Кое-чему из этих штук я научился ещё мальчишкой у ровесников, но теперь стал настоящим мастером.

А ещё поблизости проходила Улица Книготорговцев, где собиралось свыше сотни купцов. Они обосновались здесь ещё со времен Аббасидов. Аль-Якуби свидетельствует, что в его время, около 891 года по христианскому календарю, их лавки уже стояли на этой улице.