Походный барабан
Шрифт:
— Так ты врач?
— Немного. До сих пор у меня было больше опыта в нанесении ран, чем в их излечении.
— Ну, если хочешь набраться опыта, то в походе у тебя будет полно возможностей и для того, и для другого. Мы часто имеем дело с грабителями, которые любят расплачиваться за товары мечом.
— Что ж, значит, хорошо поторгуем…
Мне в голову вдруг пришла мысль:
— В Бретани, стало быть, ни одной ярмарки нет?
— Может, и есть одна, но небольшая. Иногда мы заезжаем в Сен-Мало, но есть там один разбойник-барон, у которого в обычае дальние набеги.
— Турнеминь?
— Случайно именно так. А ты его знаешь?
— У него на лице шрам? Да?
— Точно. Хотел бы я, чтобы у него был шрам на глотке.
Я сказал, положив руку на кинжал:
— Шрам у него вот от этого острия. Он убил мою мать и всех наших людей. Если мы пойдем этой дорогой, я смогу нанести ему визит.
— В одиночку?
— А как же еще? Все прошлые годы я о нем помнил.
— Нам надо поговорить об этом с гансграфом.
Когда я ехал назад вдоль колонны, начал накрапывать мелкий дождик. Мы поднялись по склону горы и увидели красивую долину, затянутую завесой дождя, а в дальнем конце её — серую громаду замка. Одинокое и непривлекательное это было зрелище — замок и Пиренеи за ним с вершинами, теряющимися в облаках.
Дождь все усиливался, но мы упрямо двигались вперед, потому что где-то там была гостиница с просторной конюшней, где смогут переночевать многие из нас — кому не хватит места в самой гостинице.
Сафия сидела в седле, ссутулившись, но подняла глаза, когда я подъехал.
— Люблю дождь, — сказала она. — Так приятно чувствовать влагу на лице…
— Значит, наслаждайся, пока можно, скоро мы окажемся под крышей.
Мы устали и с удовольствием думали о гостинице. Кувшин подогретого вина, каравай хлеба и кусок сыра… Я уже знал, как легко почувствовать себя довольным. Однако мне страшно не хватало книг, ибо с того дня, как мы покинули Сарагосу, у меня не было времени, чтобы прочесть хоть одну страницу. Впереди лежал Ронсевальский горный проход, прославленный в «Песне о Роланде», — потому, наверное, я и вспомнил о книгах.
— Вон тот замок… — заметила Сафия. — Знаешь, чей он?
— Неприятное место. Не нравится он мне.
— Он принадлежит принцу Ахмеду. Ты теперь в его землях.
Как он выразился тогда, на приеме у Валабы? «Это ваши владения, но, я так понимаю, что Кербушар любит путешествовать».
Мои глаза невольно обращались к замку. До чего же глупо соваться во владения врага…
— Он не должен дознаться, что я здесь, — пробормотал я, — надо сказать гансграфу.
Оставив Сафию, я галопом помчался в голову каравана и объяснил ситуацию.
Фон Гильдерштерн сидел на коне, словно памятник, глядя в долину, где стояла гостиница.
— Ты правильно сделал, что сразу рассказал мне. Что ты надумал?
— Надумал ехать в горы. Не вижу резона впутывать вас всех в мои дела.
— Мысль благородная, однако же глупая. В этих горах шныряют разбойники, поджидая путников. Оставайся с нами. Теперь ты один из нас, и твои беды стали нашими бедами.
Он переменил тему:
— Лукка сообщил мне, что ты знаешь барона де Турнеминя. Его замок тебе знаком?
— Да. Я ездил туда со своим отцом, когда он втолковывал барону,
— Вредный человек, но сильный. Притворяясь, что озабочен поддержанием порядка, он совершает дальние набеги, вымогает дань, а с купцами ведет настоящую войну.
— Я должен до него добраться.
— Об этом мы ещё поговорим. А пока что будь уверен, что наша компания стоит плечом к плечу с тобой.
Серые башни зловеще проглядывали сквозь дождь. Я не сомневался, что за нами наблюдают, ведь о таком большом отряде принцу должны были доложить немедленно.
За селением — жалкой кучкой домишек — стояла большая старая гостиница, а при ней просторный двор, обнесенный прочной стеной с деревянными воротами, которые можно было запереть на случай нападения. Грузы свои мы сложим во дворе, а животных на время оставим пастись на лугу. В такую ночь, как сегодня, все будут поочередно стоять на страже группами по двадцать человек.
Принц Ахмед, как рассказал Лукка, редко бывает здесь; он оказывает покровительство караванам, проходящим через его владения, и иногда ведет с ними торговлю.
Гансграф остановился у ворот и наблюдал за караваном, сидя на своем могучем коне. Он не часто жестикулировал, но каждый его жест был командой. Никогда не видал я ещё человека, который лучше понимал бы свою задачу. Он принимал права, данные ему, без оговорок и объяснений; он вел себя так, что ответственность, даваемая властью, казалась привилегией.
Вьючных животных разгрузили и сразу же погнали на луг, но коней стражи поставили во дворе и задали им овса, чтобы они были под рукой.
Гансграф, выпрямившись в седле, отдавал все распоряжения жестами, такими же точными, как мазки искусного художника по холсту.
— Ты, — сказал он, когда я проезжал мимо, — четыре часа после полуночи.
Это были единственные слова, произнесенные им за все время, что потребовалось каравану на въезд и размещение.
Для этих людей такая процедура — ежевечернее дело, так что особых указаний и не требовалось. Многие и раньше посещали эту гостиницу, а дела, связанные с въездом, развьючиванием, укладкой грузов и размещением животных, были достаточно просты.
К этому времени я знал уже большинство участников компании, но, кроме добродушного весельчака Лукки, единственным, с кем я сблизился, был человек с длинным костистым лицом по имени Иоганнес из Брюгге.
История его превращения в купца была самой обычной. Безземельный уроженец Брюгге, оставшийся сиротой после чумного мора, он нищенствовал, боролся и пробивал себе путь в жизнь, пока не стал взрослым. Путешествуя по морю, участвовал в захвате корабля, или «приза», как обычно выражались, и сошел на берег с небольшими деньгами в кармане.
В ту пору в глубине страны, вдали от побережья, царил голод, а в порту лежали запасы зерна, так что он купил и зерно, и мулов, повез товар в глубь страны и продал за хорошую цену. Все тогда строилось только на местных отношениях, перевозки товаров в сторону от речных путей были не в обычае, и люди могли умирать с голоду всего в нескольких днях пути от изобильной области.