Походы и кони
Шрифт:
Солдаты отвели меня на место, где вся наша группа была собрана, кроме немцев. Я встал поодаль от брата.
Были комиссар-большевик и человек сорок солдат. Было пять конных.
— Куда и зачем идете?
Все, и мы в том числе, сказали, что идем на Украину за мукой, так как в Москве голод. Комиссар объявил:
– Вы все можете идти, кроме вас и вас, — он указал на брата и меня.
— Почему, товарищ комиссар, вы хотите нас задержать. Мы все одной артели.
– Это верно? — спросил он у остальных. К нашему облегчению, они ответили: — Да.
И все же вы оставайтесь.
Остальные радостно ушли. Но почему
— Вы хотите это знать? Ну что же, я вам скажу: морды у вас белые.
Дело портилось, он нас отгадал. Мы, конечно, отрицали.
— Я отведу вас в штаб, там решат, что с вами делать.
У нас не было желания идти в штаб — там нас, конечно, расстреляют. Нас не обыскали. Мы шли группой, разговаривая.
Улучив минуту, брат шепнул:
— Письма. Смотри, как я сделаю.
Нас снабдили рекомендательными письмами ко всем возможным белым генералам. Какая неосторожность и глупость. Каждое из этих писем было нам смертным приговором. Письма мы разделили. Часть была у брата, часть у меня.
Брат стал чесаться, что по тому времени было нормально. В вагонах были вши. Он засунул руку во внутренний карман, и я услыхал звук мятой бумаги. Я принялся говорить без умолку, чтобы отвлечь внимание. Брат сжал письма в кулаке, положил их в рот и стал жевать, отрывая маленькие кусочки, которые можно было незаметно кинуть. Кинуть большой кусок было нельзя из-за луны — его бы заметили. А так у него был вид, как будто он в задумчивости жует травинку. Я же говорил без умолку. Наконец заговорил и брат — он освободился от писем. Настал мой черед. Я вспомнил, что письма в бумажнике. Пришлось раскрыть бумажник в кармане и достать письма. Бумага была добротная, и когда я сжимал письма в кулаке, то мне казалось, что треск бумаги слышен на весь мир. Улучив мгновение, когда брат отвлек внимание, я засунул письма в рот. Письма не разжевывались, слюны не хватало, слезы бежали из глаз, тошнило. Усилием воли я заставил себя жевать медленно. Все обошлось благополучно. Освободившись от страшных улик, мы сами предложили комиссару нас обыскать. Он не захотел.
Мы шли по дороге в штаб. Брат посмотрел на одного из солдат.
А тебя я знаю, только не могу вспомнить, где мы встречались. Откуда ты родом? Я владимирский. Из какой деревни? Из Никитовки. Никитовки?! Я хорошо знаю Никитовку, там я провел отпуск два года назад.
Я насторожился. Брат что-то затевал, потому что он не знал ни Владимира, ни Никитовки.
Ты знаешь Никитовку? — удивился солдат. И как еще. Конечно, я тебя там видел... Ты, конечно, знаешь старую, как ее?.. Тетку Анну, согнутую, почти горбатую? Анну?.. Нет... Ах ты хочешь сказать тетку Марью?Ну конечно, тетку Марью. Как это я спутал. Тетка Анна совсем в другом месте... Как поживает старая, дорогая тетка Марья, ох и ворчунья. Ты-то ее знаешь? Как же мне ее не знать, когда она моя тетка. Вот те на! Значит, мы с тобой сродни. Странно в жизни — встретились, где и не думали.
Брат подробно расспросил о новостях из Никитовки, о семье Петра, нашего нового родственника, о тетке Марье. Петр был рад найти земляка и охотно рассказывал. Затем брат рассказал ему то же самое, немного варьируя. Так мы приобрели приятеля и даже “родственника” среди нашей охраны.
Другой солдат Павел таким же образом оказался в том же полку и участвовал в тех же боях. Верней, брат был там, где и он.
Они вспоминали бои (все бои ведь
Тогда брат предложил устроить голосование о нас, что было тогда в моде, и, не дожидаясь согласия толпы, он взял организацию голосования в свои руки.
— Ты, Петр, — обратился он к нашему “родственнику”, - что ты скажешь? Отпустить нас или нет?
Петр был в замешательстве. Наконец он вымолвил:
Я не знаю... Я присоединяюсь к мнению большинства.
Формула была найдена. Один за отпуск, — считал брат. — А ты, Павел?
Павел повторил формулу. Два за отпуск. А ты?.. Ты?.. Ты, товарищ?.. Ты?
Все повторили формулу, кроме комиссара, спрошенного последним. Он заявил: “А мое решение — отвести вас в штаб”.
– Что же это, товарищи? — воскликнул брат. — Сорок два голоса сказали отпустить, а один только против и хочет сделать по-своему, не обращая внимания на ваше голосование. Это превышение власти. Где же равноправие и справедливость, я вас спрашиваю, товарищи? Он думает, что он золотопогонный офицер и может делать, что хочет. Нет, товарищ, эти времена кончились. Теперь все равны перед законом. Нужно уважать народную волю, мнение большинства. Товарищи, неужели вы потерпите такое к вам отношение? Он поступает, как буржуй, презирая мнение народа. Прав я, товарищи?
Этот неожиданный оборот имел успех. Задние ряды заволновались. Раздались возгласы:
— Понятно, он прав.
– Ты что думаешь, комиссар, что ты лучше нас?
— За такие дела тебя и по морде смазать можно.
Видимо, комиссар не пользовался особой любовью. Он растерялся. Но вскоре он овладел собой.
— Товарищи, это хитрые контрреволюционеры, они вас обманывают.
Толпа смолкла. Дело снова портилось. Но комиссар сам не был уверен в своих людях. Он решил от нас отделаться.
– Идите вперед по этой дороге, — сказал он нам. — Мы сейчас вас догоним.
Но мы не хотели, потому что в таких случаях стреляют в затылок.
— Мы не знаем дороги, дайте нам двух провожатых.
Брат потянул за руки наших новых друзей. Мы отошли немного. Комиссар стал говорить тихим голосом, собрав людей в кружок.
Петя, друг мой, ты бы должен был это устроить. Я вовсе не хочу идти в штаб, — сказал брат. Ты совершенно прав. Там расстреливают без допроса.
— Вот видишь. Пойди поговори с комиссаром по-хорошему. Чего он хочет? Я согласен заплатить ему бутылку водки.
Ах, это дело. Подождите меня здесь, я с ним поговорю.
Он вернулся очень скоро. Комиссар согласен. В добрый час. Сколько стоит тут бутылка? Сто рублей.
— Сто рублей! Как дорого. В Москве можно за сорок достать. Ну уж ладно. Сто, так сто.
Он отсчитал мелочью. Не надо было иметь богатый вид. Что могло помешать нашим друзьям нас ограбить?
— Вот сто рублей и три для тебя на выпивку.
Договор был заключен, но договор шаткий. Захочет ли комиссар его выполнить? Вероятно, он заключил его не добровольно — не намерен ли он нас пристрелить в последний момент? Самое трудное было теперь уйти от наших новых друзей. Мы вернулись к остальным. Комиссар что-то тихо говорил и при нашем приближении он замолчал. Брат пожал ему руку с чувством.