Похороны ведьмы
Шрифт:
– Ты чудовище, – буркнул Вильбанд.
– Именно это я тебе и долблю, – нетерпеливо пожала она плечами. – Все существа подразделяются на чудовищ и жертв. Лев и волк, например, относятся к первым. Так же, как рыцарь, банкир либо хозяин каменоломни. Такой порядок установил Бог. Поэтому, если маленькая львица отцу охотиться не поможет, маленькая дворянка – собирать оброк, а дочь банкира – долги, то это не к благосостоянию приведет, а к вырождению. И дури. Потому что тем самым они сами себя лишают шансов на нормальную жизнь, на семейное счастье. Кто такую в жены возьмет? Да и зачем? Чтобы она ему малышей голодом
– Можно жить, не заставляя страдать других, – проворчал Дебрен.
– Может, и можно, – согласилась она. – Но мы существа влюбчивые. Без любви жить не умеем. Мама говорила, всему виной, вероятно, каменное сердце. Такая уж физиология. Что его вроде бы надо чем-то согреть, чтобы оно как нормальное, из плоти, кровь накачивало. Может, шутила, как знать. Но факт, что бабка с гномом сбежала на беду и мытарства, хоть он не то что пазраилитом или банкиром не был, но и вообще человеком. Мама за папу вышла и никогда его не бросала. А могла, Апельблюки ее уговаривали. Одна знаменитая чародейка приезжала, в обучальню хотела взять, потому что мама ужас как талантлива была, особенно в том, что касается чар. А ведь никогда никаких самоучителей не покупала. Отец не соглашался, так что чарам она не научилась.
– Ничего удивительного, что не соглашался, – проворчал Вильбанд. – Мог бы, прохвост, как Индюки кончить.
– Глупый ты. Она бы его никогда не обидела. Да и он ее тоже… Папка был человек экономный, поэтому я знаю, что когда он дрался, даже в ее хорошие дни, до крови избивал и ногами колотил, то все равно супружеские обязанности исполнял. Неуклонно. – Дебрен заметил, что у камнереза темнеет лицо. Сам он, тоже смутившись, затолкал палочку в остававшийся между графиней и скалой зазор. – Ни одной возможности не пропустил, не то что этот паскуда старый Индюк. Ужасно о сыне мечтал.
– Кто-то тут о птицах заговорил? – Зехений подошел с солидным жбаном в руке и с интересом глянул на Курделию. – Дебрен, ты не шутил? Вы действительно живая, графиня?
– Живая, – выручил ее магун. – И не о птицах мы говорим, а о тех мошенниках, которые пытались… – Он замялся, передвинул конец палочки к тому месту, где бедро соприкасалось с камнем. – А собственно… Прости, что я о таком спрашиваю, но как он это собирался делать? Там, внизу, ты что ли не…
– …приросла? Приросла. – Голос у нее был спокойный. – Когда они первый раз пришли, то, ясное дело, пытались. У одного так даже что-то в бедре стрельнуло, хромым уходил. Конечно, ничего у них не получилось, потому что куда ж ноги-то девать? – Она показала рукой, как мало места остается между ней и скалой, на которой она сидит и на которую опирается. – Но им, понимаешь, уж так приспичило, что старший надумал заняться этим по маримальскому методу.
– Вы о… – Зехений, кажется, и без того знал, о чем речь, потому что широким взмахом руки осенил себя кольцом. – Ну, мерзавцы!
– Я ослабла очень, много дней дождя не было. – Она указала на бассейн с фонтаном. – Они застали меня врасплох. Когда я очнулась, вся троица стояла надо мной, невозможно было защититься. А еще меня так мучила жажда, что я почти без отвращения думала об этом.
– Ты что такое сказала, несчастная женщина?! – Зехений схватился за голову, на сей раз обеими руками. – Полгода поста! И по сто молитв перед каждым приемом пищи!
– Не перебивай, поп, –
– Подумать, – криво усмехнулась ведьмочка, встревоженная, пожалуй, меньше других размером наложенного покаяния и воспользоваться репутацией, созданной недоброжелателями. Не успели эти Индюки с меня платье сорвать, я крикнула, что у меня тяжелый, чертовски заразный, передающийся половым путем сифилис.
– И это… правда? – неуверенно спросил Дебрен. – Извини, что интересуюсь, но от состояния организма может многое зависеть, и…
– Нет. – Как-то так получилось, что, отвечая, она глядела на Вильбанда. – Крутц, тот действительно полдеревни заразил, но на меня это как-то не перекинулось. Ничто как-то не перекидывалось, – она вздохнула, – ни хорошее, ни плохое.
– Значит, солгала, – сурово заявил монах, – пожалуй, с добрыми намерениями, ибо это было бы чужеложство. Однако же, если взглянуть с другой стороны… Бедняга наверняка бы выжил, а будучи живым, либо грех свой покаянием смыл, либо по крайней мере на исповеди очистился бы. А так – умер, не избавившись от сего дьявольского клейма. Получается, ты в ад человеческую душу отправила. Дьяволу на утеху. – Он вздохнул. – И как же мне с тобой быть, дщерь моя? В инквизицию сообщить? Вроде бы обязан – ибо ты ведьма.
– Лучше, – посоветовал Дебрен, – выпей и загляни на кухню. Госпожа графиня наверняка голодна.
– За вино, по правде-то, я тоже душу отдам, – пошутила она. – Налейте малость, братишка.
– Винца захотелось? – удостоверился миссионер. – Ну что ж, хорошо. Так вот пусть покаяние будет таким: никакого вина. Лучше выпей воды вон из той бочки. Что-то мне мнится, она тебе нужна. Дебрен, присмотри, чтобы она два… нет, три стакана выпила. Вам, графиня, это будет стоить… Ну, какие-то символические двенадцать денариев. Вы богаты, а нам пришлось, – опередил он возражение чародея, – бочку на большую высоту закатывать.
– Три месяца я ни о чем так не мечтала… – Она не договорила, видя, что Зехений удаляется. Ореховые глаза яростно сверкнули, рука сама потянулась к берцовой кости с укрепленным на ней зеркальцем.
Дебрен схватил ее за запястье.
– Это чудак, – буркнул он. – Но пришел сюда, не требуя взамен серебра. Ради тебя. Бескорыстно.
– Как же! – фыркнула она. – Еще один после Вильбанда любитель моих вин! А их там осталось – садись и плачь! Хочу перед смертью еще хотя бы раз…
– Я принесу. И еще что-нибудь теплое, если среди съестного в кладовке что-нибудь пригодное к употреблению найдется. Но у меня есть условие.
– Дебрен, – горько улыбнулась графиня, – может, я немного перебрала, когда о душе говорила, но еженощно мне снится тарелка горячего супа и кружка красного сладкого. Я бы все отдала за один такой обед. Все.
– Я поеду, – неожиданно заявил Вильбанд и, видя удивленные взгляды, добавил: – После трех месяцев в кладовке вряд ли что-нибудь съедобное осталось, но я из любой снеди суп сварю.
Взгляд графини неожиданно потух.
– До вина намерен добраться? Только не лги. Погреб глубокий, лестница крутая. А где твои ноги? Не вздумай сказать, что без всякой выгоды…