Похождения нелегала
Шрифт:
С любезного разрешения хозяина я позвонил Керстин и сообщил ей, что встретил приятеля, с которым намерен капитально посидеть.
Керстин была доверчива и совсем не ревнива.
— Только не напивайся до усрачки, мой любимый, — ласково попросила она. — И постарайся вернуться пораньше: ты мне нужен, я сегодня с письмами совсем замудохалась.
Что же касается Гелберта, то звонить ему я не стал. Гелберт-младший не обязан был ждать меня до утра. При моей неявке ему было предписано действовать согласно специальной инструкции:
Кстати, "чероки" пришлось отправить в утиль: когда ювелир меня окликнул, я от неожиданности так сжал бедную машинку пальцами, что у нее пошла рама и полопались стекла, о дверцах же лучше и не говорить.
Ройтберг не очень по этому поводу переживал: джип новенький, застрахован на "фолль-каско", то есть на полное возмещение ущерба. Страховщики потом долго гадали, как это можно было так его изувечить.
Я их понимаю: им очень не хотелось выкладывать денежки. Однако упрямый Ройтберг добился своего.
104
Но вернусь к нашему первому разговору, который по историческому его значению можно смело сравнивать с беседой Станиславского и Немировича-Данченко в "Славянском базаре".
Постепенно мы перешли к анализу тех возможностей, которые феномен Огибахина открывает для ювелирного дела.
— Дисминуизация — это, конечно, прекрасно, — задумчиво говорил мой хозяин. — Можно делать крупные украшения, затем изящно их миниатюризировать, при этом стоимость их, естественно, возрастет… но это имеет смысл только при работе с полудрагоценными материалами.
Я молча слушал: специалисту виднее.
— Но почему вы утверждаете, что не можете укрупнять объекты? — спросил вдруг Ройтберг. — Это же неверно: вы просто ни разу не пробовали.
Я возразил в том смысле, что пробовал, и неоднократно, но без малейшего успеха: природой здесь поставлен мне предел.
— Не понимаю, о каком пределе вы говорите, — нетерпеливо перебил меня хозяин. — Представьте себе: вы возвращаетесь с моего рабочего стола, прихватив с собою алмазную пылинку. Разве эта пылинка не увеличится вместе с вами в сто, в двести раз? Вместо нее мы будем иметь алмазную глыбу. Или я в чем-то неправ?
Я признал правоту собеседника, хотя ход его мысли был для меня несколько неожиданным.
— А кто мешает вам дисминуизироваться и вновь вернуться, положив руку на эту глыбу? — с энтузиазмом продолжал Ройтберг. — В итоге мы получим такой кристалл, в сравнении с которым Кохинур будет выглядеть просто ничтожным.
Да, это была поистине гениальная идея, в корне менявшая мое представление о возможностях дисминуизации и открывавшая поистине беспредельные возможности.
В порядке эксперимента мы попробовали увеличить перстень с рубином, который г-н Ройтберг носил на среднем пальце левой руки.
То есть, увеличивал, разумеется, я, ювелир только наблюдал, но идея принадлежала ему, вот почему я и говорю "мы".
Дисминуизировавшись,
Из перстня получилось нечто чудовищное, высотой под потолок, ни дать ни взять — детекторные ворота, через которые проходят в аэропорту пассажиры.
Элегантный старинный перстень превратился в грубую, со множеством засечек и заусениц, металлическую болванку.
Проба золота, впрочем, не изменилась: Ройтберг не поленился это проверить.
А из рубинового монолита можно было смело высекать надгробный обелиск.
Больше, кстати, ни на что этот камень и не годился: даже невооруженным глазом в его толще можно было увидеть множество мелких трещин.
Ройтберг очень огорчился.
— Испортили старинную вещь, — сказал он со вздохом.
Перстень был дорог ему как память, и по его просьбе я вернул изделию нормальные размеры.
Впервые в жизни я видел человека, который добровольно отказался от такой массы высокопробного золота.
— В нашем деле количество разрушительно, — сказал Ройтберг. — Надо всё аккуратно просчитать. Завтра же я этим займусь. Если, конечно, вы согласны работать у меня в фирме.
— А если не согласен? — поинтересовался я.
— Тогда я немедленно сдам вас германским властям, — жестко ответил Ройтберг. — Как автоугонщика и нелегала.
Мой ответ, я думаю, нетрудно предугадать.
105
Так я обрел всё, о чем даже и не мечтал.
У меня появилась собственная лаборатория, оборудованная по последнему слову науки и техники: совершенно изолированное помещение с трехступенчатой сигнализацией, с экранированными окнами, дверь открывалась только от прикосновения руки — моей либо самого шефа.
У меня появился социальный статус: Ройтберг оформил меня как приглашенного по контракту технического советника, работающего на гонорарной основе.
Сотрудники фирмы вставали с мест, когда через общий зал я шел к титановым дверям своей лаборатории.
Признаюсь, это мне было приятно.
Я так устал от людского презрения к себе.
Должен сказать, что шеф вовсе не пользовался моим положением безысходного нелегала: гонорары он мне выплачивал такие, что им позавидовала бы и голливудская кинозвезда.
Месяца через три мы с Керстин переехали в прелестный пряничный домик из штучного красного кирпича с садом, где цвели черные магнолии.
Домик был записан на имя моей подруги, что она восприняла с удивительным спокойствием.
Тут же обставила его по своему вкусу, то есть светлой мебелью из сосновых досок, в результате чего домик наш стал тоже напоминать лыжную базу.
Для сада Керстин накупила глиняных гномов, уточек, собачек, расставила их в высокой траве, сама любовалась возникшим эффектом и призывала восхищаться других.