Похождения нелегала
Шрифт:
Даст Бог, до этого не дойдет.
Хотя в процессе моих автономных поисков — кто знает, с кем может свести меня судьба.
Возможны, однако, и другие варианты с труднопредсказуемыми последствиями.
Представьте себе, что мною заинтересуются международные силовые структуры. На фоне расширения НАТО мои скромные способности могут быть очень даже небесполезны.
Вы, может быть, зададитесь вопросом, при чем тут расширение НАТО, которое идет как по маслу и без вмешательства Огибахина. Попробую разъяснить.
Газеты пишут, что
Любую ракетную установку я могу спрятать вовнутрь шоколадного яйца "Киндер-сюрприз".
Как вам это понравится?
Думаю, в Брюсселе ухватятся за меня обеими руками и сделают всё, чтобы больше никто Огибахина не преследовал.
Конечно, НАТО — это ходка мысли, рабочая гипотеза.
По своей природе я человек глубоко штатский, мне противны военные игры.
Вообще политика — чуждая мне стихия, она лишает человека права на личную жизнь.
Может быть, кому-то это и нравится, но я не хотел бы ходить в сортир в сопровождении эскорта мотоциклистов.
Тем не менее, прошу вас иметь в виду: Огибахин подошел к роковой черте.
Если вы мне не поможете, я отправляюсь в Брюссель и сдаюсь союзным генералам.
Другого варианта самозащиты я просто не вижу.
Не толкайте же меня в объятия НАТО.
Помогите мне! Помогите России!
Неужели вам не дороги интересы нашей с вами родины?
Глава тринадцатая. Монополистка
„Неужели вам не дороги интересы нашей с вами родины?"
Едва я успел прочитать эту фразу, как в черную комнату постучали. Я поднялся, открыл дверь.
На пороге стоял Огибахин.
В первую минуту я его не узнал и даже испугался. Анатолий Борисович вновь отпустил наглые бакенбарды и циничные, как у сутенера, усы шнурком. Ни дать, ни взять наемный убивец, и, кстати, очень теперь похожий на того неандертальца, портрет которого полицейские компьютеры составили на основе свидетельских показаний.
При всем при том вид у Анатолия Борисовича был измученный. Должно быть, всю эту неделю он, как загнанный тропический диктатор, метался по стране, спасаясь от слежки — в общем-то, воображаемой, поскольку газетная шумиха на тему русского следа в похищении Ройтберга давно уже пошла на спад: полиция села на хвост подлинных гангстеров.
— Я, собственно, только папку забрать, — сухо сказал Огиба-хин.
Эти слова были произнесены по инерции: за моей спиной он уже увидел свою рукопись, открытую на последней странице, и в глазах его появился тоскливый авторский блеск.
Я поспешил пролить бальзам на его истерзанную душу.
— Вы перескромничали, Анатолий Борисович, у вас хороший слог. Я получил истинное наслаждение.
Много ли нужно человеку? Огибахин радостно застыдился и даже слегка порозовел.
— В самом деле? —
— Отнюдь. Глава о решении банной проблемы — это вообще почти Зощенко. Будь у меня журнал, а не газета — я предложил бы напечатать ваши заметки с незначительной правкой. Пройдемте в более удобное помещение, поговорим.
Мы расположились в приемной. Огибахин рассчитывал услышать еще какие-нибудь комплименты в свой адрес, но у меня железное правило: авторов не захваливать.
— Что с вашей сотрудницей? — совсем уже по-свойски спросил Огибахин. — У нее такой вид, как будто она собирается выдать меня полицаям.
— Это исключено, — успокоил я своего гостя. — Просто сегодня не лучший ее день, с девушками это бывает. Но не будем отвлекаться и сразу перейдем к делу. Рекомендовать вас немецким фирмам мы не можем — по причинам, которые слишком долго излагать. Что же касается "Парка Германия", то мнение мое таково: здесь не найдется ни одного здравомыслящего политика, который согласился бы участвовать в подобном эксперименте над живыми людьми. Ваши, как вы их называете, записки завершаются вопросом: дороги ли мне интересы родины? Отвечу утвердительно: да, дороги. Именно поэтому я настоятельно рекомендую вам вернуться в Россию. Где родился — там и пригодился. Надеюсь, в России вы найдете достойное применение своим способностям.
— Найду, конечно: на лесоповале, — упавшим голосом промолвил Анатолий Борисович.
— Ну, зачем так мрачно? Фирмы, обрабатывающие алмазы, у нас тоже имеются.
— Да, но на мне мокруха! — воскликнул Огибахин тонким жалобным голосом младенца, которому забыли сменить подгузники. — А смертная казнь в России пока еще не отменена.
— Кстати, о мокрухе, — сказал я. — Телефон Ниночки у вас записан? Или просто выжжен на внутренней поверхности вашей черепной крышки?
— Я его помню наизусть, — с достоинством ответил Огиба-хин. — Но при чем тут Ниночка?
— Позвоните ей, пожалуйста, очень вас прошу.
— Вы с ума сошли, — сказал Огибахин, побледнев, и спрятал руки в карманы. — Шутки на эту тему считаю неуместными.
— А вы позвоните, — настаивал я. — Код ноль-ноль-семь, ноль-девять-пять. Услышите много интересного.
Я предполагал, что Огибахин будет долго артачиться.
Но, видимо, какие-то соображения на эту тему у него в голове тоже брезжили, потому что, поколебавшись, он сел к телефонной тумбочке и поднял трубку.
— Странно всё как-то, — пробормотал мой гость, набирая номер. Видно было, что ему это стоит труда: на лбу у него выступили крупные капли пота. — А, собственно, кого спрашивать?
— Что значит "кого"? — стоя над ним, сурово спросил я. — Кому звоните, того и зовите.
Запрокинув лицо, Огибахин смотрел на меня снизу вверх бессмысленными глазами, как утопающий, который погружается в холодную пучину и в последний раз видит стоящих на твердом берегу людей.