Похождения нелегала
Шрифт:
— Да нет, — пробормотал он, — абсурд какой-то…
Тут в трубке послышались долгие гудки, и Огибахин, дернувшись, неживым голосом сказал:
— Добрый вечер, позовите, пожалуйста, Нину Георгиевну. Кто ее спрашивает? Сослуживец.
Последовала долгая пауза.
— Зовут, — прошептал мой гость с непередаваемым выражением страдальческого изумления.
— Алло, кто это? — сдавленным голосом сказал он. — Ниночка, это ты?
Признаюсь, мурашки пробежали у меня по спине, хотя именно
— Ниночка… — с горечью повторил Огибахин. — Ты меня узнаешь? Это я, Анатолий… Нет, я в Германии. Где я пропадал? И ты меня об этом спрашиваешь?
Из-под очков его по примятой телефонною трубкой щеке прокатилась слеза.
— Ниночка, Ниночка… — пролепетал он. — Ниночка, как же так? Зачем ты со мной это сделала?
Я не счел возможным присутствовать при столь трудном разговоре и направился в бюро, где в одиночестве маялась Лизавета.
Мое появление застало девушку врасплох: она держала в руке трубку спаренного телефона.
— Ай-яй-яй, — сказал я.
— Виталий Витальевич, — запальчиво проговорила Лизавета, — вы этого типа одного там оставили. Мало ли что он наговорит по редакционному телефону. Все-таки посторонний человек.
— Он по моей просьбе звонит, — сказал я, садясь за журнальный столик. — Не надо ему мешать.
— Куда звонит?
— В Москву.
— В Москву? — Лицо Лизаветы вспыхнуло от жгучего любопытства. — Так он же в розыске! Его засекут!
— Откуда вы знаете, что в розыске? — осведомился я.
Лизавета раскрыла рот — и зарделась: видимо, хотела что-то с ходу соврать, но не вышло.
— Я просто случайно заглянула в эту черную папку, — потупившись, призналась моя сотрудница. — Думала, это материал в номер. Лежит и лежит…
Я, собственно, ничего другого и не ожидал.
Так вот в чем причина ее маеты: сотрудница моя умирала от любопытства и не знала, что предпринять, как получить допуск к нашим с Огибахиным дальнейшим секретам.
Впрочем, любопытство я не считаю большим пороком: намного хуже унылое равнодушие к жизни.
Видя, что я не собираюсь ругаться, Лизавета вновь оживилась и осмелела.
— Виталий Витальевич, а там всё правда в этой папке? Он и правда это умеет?
— Да, умеет.
— Вы сами видели? Своими глазами?
— Можете не сомневаться.
— Да я и не сомневаюсь, я сразу поверила. Виталий Витальевич, а с кем он сейчас говорит?
— Ну, раз уж вы всё знаете, скажу открытым текстом: он звонит своей Ниночке.
— Как Ниночке? — ахнула Лизавета и надолго умолкла.
Я успел докурить сигарету, а она всё молчала и скорбно глядела в темное окно.
— Значит, эта сучка не сдохла, — со вздохом проговорила наконец Лизавета. — Живёхонька, и размера нормального. Ну, правильно:
Но долго горевать Лизавета не могла: теперь она была посвящена в тайны и могла их на равных со мной обсуждать. Это было даже интереснее ее неудачных опытов над собою.
— А как вы догадались, Виталий Витальевич? — понизив голос, спросила она.
Ответить на этот вопрос, не покривив душой, я не мог.
Дело в том, что моя собственная единственная в жизни дисминуизация не прошла бесследно: прислушиваясь к себе, я чувствовал, что этот чертов волновой озноб — заразная штука. И наконец меня осенило: ведь Ниночка испытала это десятки, если не сотни раз. Наверняка она подцепила эту болезнь и научилась вызывать в себе приступы дисминуизации без участия Огибахина.
Однако Лизавете знать ход моих мыслей было не обязательно: во-первых, ее интерес к чужим делам и без того переходил границы приличия, а во-вторых — о факте собственной дисминуизации я предпочел бы забыть.
Вот почему я прибег к иному, более житейскому объяснению.
— Как догадался? Да очень просто. Мне показалось странным поведение мадам полковницы. Вы понимаете, кого я имею в виду?
Лизавета радостно закивала.
— Рассудите сами: у вас единственная дочка, и вот среди ночи она исчезает неизвестно куда, а вместо нее в ее комнате оказывается совершенно чужой человек.
— Да я бы душу из него, мерзавца, вынула! — с энтузиазмом воскликнула Лизавета.
— Не сомневаюсь. А эта, извините за выражение, мамаша нарочно запутывает самые важные вопросы: к какой подруге уехала Ниночка, на чем уехала, с кем, в какое пальто она была одета.
— Как будто знала, что никуда ее дочка из дома не выходила! — подхватила Лизавета.
— Да не как будто, а определенно знала.
— Правильно! Нинка наверняка ей рассказывала, какие штуки с ней проделывает по ночам этот негодяй.
Запальчивость, с которой было выдвинуто это, в общем-то, вполне логичное предположение, показалась мне чрезмерной, и я на правах старшего товарища счел за благо несколько остудить Лизаветин пыл.
— А вот в этом я не уверен.
— Виталий Витальевич! — возмутилась моя сотрудница. — Позвольте мне как женщине иметь свое суждение! Между мамой и дочкой всегда есть особая биологическая связь.
На щеках у Лизаветы вновь выступил горячечный румянец. Нет, девушка явно перетрудилась с попытками дисминуизации, подумал я и спорить больше не стал.