Похождения штандартенфюрера CC фон Штирлица

Бегемотов Нестор Онуфриевич

Шлаг.

Пастор ждал новых указаний и, c чувством выполненного долга, решил прогуляться по весеннему Берну. Он шел и, вдыхая аромат свободы и тепла, думал о великой Германии, которая будет также свободна, когда в Россию будет отправлена хотя бы небольшая партия шнапса.

Проходя по Цветочной улице, он увидел толпу возле дома, где в окне четвертого этажа стоял невзрачный старик, который совершенно безразлично смотрел вниз на любопытных швейцарцев.

«Странно, — подумал пастор, — что это он там

делает?»

— Придурок, уже восьмой раз прыгает! — крикнул кто-то из толпы.

Старик еще раз посмотрел вниз, снял очки, закурил сигарету и легко, «рыбкой», прыгнул вниз. Собравшиеся ротозеи лениво подошли к неподвижно лежащему телу, кто-то пощупал пульс и сказал:

— Нет, все еще живой!

Старик встал, отряхнул с себя пыль и снова направился к дому, повергая толпу в изумление. Когда он опять показался на окне, внизу, кроме пастора Шлага, уже никого не было. Но старик был слишком упрям — он снова снял очки, закурил сигарету и также, не обращая внимания на суетливую жизнь, прыгнул вниз.

Когда Шлаг подошел к нему, он понял, что на этот раз старик был мертв. Пастор перевернул его к себе лицом и изумился — перед ним был профессор Плейшнер, агент Штирлица и Москвы.

— Ужасная смерть! — немного подумав, сказал пастор и ушел восвояси.

ГЛАВА 16. ГИТЛЕР ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ

Гитлер стоял на коленях перед Евой Браун и просил у нее прощение:

— Евочка, родная моя! Прошу тебя, помилосердствуй, душечка! Это все он, подлый Исаев вынудил применить к нему пытку носками!

— Не смейте говорить о Штирлице в таком тоне! — давая смачную пощечину Гитлеру заорала Ева Браун.

— Евочка! Я же люблю тебя! — продолжал Гитлер. — Ну, что тебе Геббельс или Штирлиц, ведь я, и только я, подарил тебе все твои счастливые ночи!

— Хватит говорить гадости, Адольф! — оборвала его Ева. — Доктор Геббельс не сделал вам ни малейшего вреда! Он такой милый… И даже если вы нас застали врасплох, то это еще ни о чем не говорит! Мы с ним обсуждали важные государственные дела, и поверьте, Адольф, эти «дела» важны не только для меня и него, но, прежде всего — для вас и для всей Германии!

— Евочка моя… — мямлил Гитлер.

— За, что мне такое наказание? — орала Ева Браун, сотрясая своим голосом бетонные стены бункера. — Мне, которая всю себя отдает ради того, чтоб этот придурок был счастлив?

— Евочка моя… — бубнил Гитлер, обнимая прелестные ножки Евы.

Вдруг в бункер вбежал запыхавшийся Борман. Увидев Гитлера, стоящего на коленях перед Евой Браун, он не удержался и заржал как спесивый мерин. Гитлер опомнился, встал, принял обычный для себя вид и подойдя к Борману, плюнул ему в лицо. Борман не ожидал этого и плюнул в лицо Гитлера, сказав при этом:

— Вот мы и квиты, мой фюрер!

— Что вы себе позволяете, господин рейхсляйтер? — вытирая физиономию и моргая глазками, закричал Гитлер.

— Ничего я себе не позволяю! — вытирая лицо и передразнивая

вождя нации сказал Борман.

Но Гитлер сдержал себя, так как прекрасно понимал, что он во многом зависит от Бормана, у которого находилось практически все золото партии, поэтому он подошел к Еве и попросил ее удалиться.

— Я слушаю вас, господин рейхсляйтер! — сказал фюрер после того, как Ева Браун, заплаканная, ушла в свои апартаменты.

— Да, плохо вы обращаетесь со своей возлюбленной.

Гитлер стиснул зубы.

— Но я не за этим пришел!

— А за чем же еще? — ехидно спросил Гитлер.

— Дело в том, что мы, наконец, арестовали Штирлица!

— Как? Уже?

— Да, мой фюрер, он вот уже как два часа находится в подвалах старика Мюллера.

Гитлер недоверчиво посмотрел на Бормана.

— Что вы предлагаете с ним делать?

— А вы?

— Я, собственно говоря, хотел бы переговорить с ним. Можно? — Борман недоверчиво посмотрел на Гитлера.

— Переговорить?

— Да!

— О чем можно разговаривать с этой шпионской свиньей? — c ненавистью произнес Борман.

— Есть о чем, — сказал Гитлер и вызвал своего любимого адъютанта.

ГЛАВА 17. ФАШИСТСКАЯ ТВАРЬ

Штирлиц лежал на грязной кушетке в камере третьего яруса Гестапо, в той самой, где недавно он устроил пытку носками над Геббельсом. Штирлиц смотрел в потолок. Потолок был серый, и казалось, такой же грязный как и кушетка, как и заплеванный, как будто специально кем-то пол, как и тускнеющие под замасленной лампой стены. «А это уже провал! — подумал Штирлиц. — И самое главное, Кэт окончательно втюрится в Бормана! Гад! Это все он подстроил — любитель мелких пакостей! Фашистская тварь! Как я их всех ненавижу!»

Штирлица терзали смутные сомнения относительно внезапного заключения его в ту же самую камеру, где он пытал доктора Геббельса, плюс еще ко всему, ужасно ныла разбитая во вчерашней драке челюсть. Но эти неприятности, которые, несомненно, привели бы любого другого разведчика в полное отчаяние, ни в коем случае не смутили Штирлица. Более того, он даже не поперхнулся, когда дверь в камеру внезапно открылась и на пороге стояли сияющий Мюллер и моргающий глазками Гитлер.

Гитлер брезгливо обошел камеру, c пониманием посмотрел на орудия пыток и, высморкавшись себе в рукав, обращаясь к Штирлицу, ехидно спросил:

— Что, голубец мой сизокрылый, попался?

Штирлиц решил идти напролом и вытянув правую руку вперед, как на параде заорал:

— Хайль Гитлер!

Мюллер был ошарашен и пробубнил что-то невнятное.

— Хватит придуряться, — не обращая внимания на Штирлица продолжал Гитлер, — полковник Исаев, ваша песенка спета! Вы разоблачены!

Мюллер повеселел.

— Мой фюрер, вы во власти грязных сплетен и слухов, которые преподносятся вам жирными свиньями, известными мне с детских лет, — c гордым видом сказал советский разведчик.