Похождения Штирлица (Операция 'Игельс')

Автор неизвестен

– Ну дам я кому-нибудь сегодня в глаз или нет ?
– визгливым голосом спросил он сам себя, но почему-то вслух.

Борман и пастор Шлагг в испуге отодвинулись и нахмурились.

– Ну Штирлиц, - сказал Борман, призывая к примирению.
– Я же хотел тебе сказать очень важную вещь. Тут же Мюллер рядом...

– Мюллер ?
– Штирлиц выронил банку с селедкой.

– Ага, - сказал Борман, довольный, что так сильно напугал самого Штирлица.

– Ну вот ему-то я и дам в глаз или в нос, - пообещал Штирлиц, радостно потирая руки.

Раздался звук пулеметной очереди. Все с визгом

залегли в высокой бразильской траве. Мимо них, шлепая сапогами по мелким испаряющимся от утреннего солнца лужам, прошли семеро солдат в подозрительной форме, изображавшей в виде эмблемы совок и два кулича из песка зеленого цвета. Проходящие ругались на непонятном языке. Знаток иностранной матершины Шелленберг безошибочно определил бы в их выражениях грубое описание интимных подробностей мужского и женского тел по-португальски.

Штирлиц прислушался. Некоторые выражения ему были весьма знакомы. Услышав слово "Мюллеро тудекандос", Штирлиц не вытерпел. Сжимая кастет в запотевшей ладони, он бросился на туземцев и мгновенно положил всех четырех. Отвечай..., - сквозь зубы требовал Штирлиц, сидя верхом на охающем португальце и тузя его кастетом по голове, - Отвечай, мор-рда, что ты имеешь против моего друга детства товарища Мюллера ?

– Ты чего, Штирлиц ?
– с изумлением спросил португалец, оторопело сверкая возникшим под глазом ярко-фиолетовым синяком, профессионально поставленным любезным Штирлицем.
– Ах, ты еще и по-нашему понимаешь...
– гнев Штирлица был безграничен. Второй синяк мгновенно украсил монотонную морду бразильца...

– Прекрати, Штирлиц, - взмолился бразилец, пытаясь увернуться от ударов русского разведчика.
– Не трогал я Мюллера... Я же у него хранителем песочницы работаю...

– Песочницы ?
– Штирлиц отпустил бразильца, успешно понимающего по-русски, и вытер со лба крупные капли пота.
– Ну да, - сказал бразилец, исследуя при помощи зеркальной глади лужи крупные кровоподтеки на своем лице.
– Ах, песочницы !
– Штирлиц нахмурил брови и бросился на другого бразильца, но тот молниеносно отправился на верхушку пальмы и остался там сидеть до самого вечера.

Два остальных исчезли в непроходимых чащах джунглей, и больше не появлялись.

– Где Мюллер ?
– поигрывая кастетом, спросил Штирлиц.
– Там !
– плаксиво показал пальцем на неприветливую тьму джунглей бразилец, обиженный нарушениями в своей внешности.

– Ты мне зубы не заговаривай, - Штирлиц обиделся непочтительному отношению.
– Ты вообще покажи...

– Великого товарища Мюллера без предварительной записи увидеть нельзя... Занят очень... Он ночью не спит, о нас беспокоится.

– Это о ком еще - о вас ?
– Штирлицу почему-то начали надоедать коммунистические замашки вождей.

– О нас, о четвертом рейхе...

– А-а-а !
– лицо Штирлица расцвело в приятной улыбке.
– Ну, ну... Если Мюллер о вас беспокоится, то...

Штирлицу не дали закончить свою мысль. Два здоровенных негра ловко схватили его за кисти рук и отобрали любимый кастет. Этих Штирлиц очень ловко забросил куда-то далеко, не глядя, и они больше не появлялись.

Но против четырех десятков обиженных эксплуататорами несчастных негров, питающихся только кофе и ананасами, русский разведчик

был почти бессилен. Почти, потому что по крайней мере десятка два из них покинули место битвы за народную свободу ( для лично товарища Штирлица ) или без зубов ( причем без всех ) или с вывихами и переломами.

Могучие волосатые руки бросили Штирлица в какое-то сырое полуподвальное помещение. Мгновением позже сверху с кряхтением свалился пастор Шлагг, приняв роль самой невинной овечки. Сверху раздались вопли Бормана, убеждавшего своих пленителей, что самостоятельно он гораздо лучше упадет в подвал. Пленители не послушались. Борман с визгом упал вниз, ругаясь по-русски и по-немецки. Штирлиц помог партайгеноссе подняться и вытряхнул из него пыль.

Пастор Шлагг жутко страдал в неволе. Его, он думал, опять будут бить. Один раз он уже удостоился чести быть больно поколоченным в застенках Гестапо ( кстати, в управлении того же самого Мюллера ), и теперь, наверное, ему готовилась та же участь.

– Не боись, - сказал ему Штирлиц, вполне утешающе. Он скрутил из листа от карманного устава Партии козью ножку и теперь блаженствовал.

– Не боись, здесь больно не поколотят. Они здесь добрые...

Сверху со свистом прилетело помятое ведро, из которого исходил довольно неприятный запах. Борман вздрогнул.

– Кого там опять поймали ?
– глухо спросили сверху.

– Да каких-то шпионов..., - ответил ленивый голос с некоторыми признаками рыганиями.

– А...
– вопрошавший потерял всякий интерес к пленникам, - Опять расстреливать будут ?

– Не знаю, - ленивый голос издал звуки тошноты. Борман вздрогнул.
– Или на расстрел, или...

На фазенду...

Сахарный тростник убирать...

– Сахарный - это хорошо..., - ленивого собеседника довольно сильно вырвало в подвал, разговор окончился. Борман заметался по подвалу в поисках выхода, Штирлиц равнодушно достал из глубоких галифе банку тушенки и равнодушно открыл ее. Пастор стал молиться на крестообразное сплетение решетки. Внезапно подвал сотряс вопль.

– Ве-е-есь ми-и-ир насилья мы разру-у-ушим, - пел Штирлиц, размахивая банкой. Сверху посыпался песок.

Пастор бросил молиться и выжал намокщую от пота сутану.

– Штирлиц !
– раздался сверху благодарный вопль.

Штирлиц замолк, чувствуя себя идиотом, который опять ничего не понял. Сверху почтительные руки спустили...

Старого проказника, толстого, почти совсем лысого Мюллера, одетого в цветастые шорты и майку с надписью "Тне Реrеsтrоyка i Nоvое Мisнlеniе" и изображением серпов, молотов и лысого мужика с пятном на голове. Возможно впрочем, пятно у Мюллера возникло от утреннего варенья или борща по-гестаповски, который шеф одноименной организации очень любил.

Мюллер прослезился и бросился обнимать Штирлица. Штирлиц не испытывал одноименных чувств.

– Морда ты гестаповская, - сказал он, отпихивая слюнявого Мюллера подальше.
– К тебе приехал любимый и единственный друг детства, а ты...

Морда...

Мюллер почесал толстый живот и нахмурился.

– Ты мне грубых слов не говори, - злобным голосом попросил он.
– Я к тебе со всей этой...

Душой...

А ты меня...

Это...

В ящик... Вот спасибо этому...