Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Кунгурцева Вероника Юрьевна

Дворничиха прекратила мести, остановилась, упёрла руки в боки — метёлка же осталась стоять по стойке «смирно» — и пристально посмотрела на Шишка. А может, и на Ваню — понять было невозможно.

— Это кто ж такие будете? Что-то я не признаю!

— Да свои мы, свои, теряевские… Я — Шишок, домовик Серафима Петровича Житного да сестры вашей Василисы, а это внук её, ну а это — сами видите… — ткнул в Перкуна.

— Ага. А чего пожаловали? Без дома, что ль, осталися? Дак у меня места нету. Я без домовиков обойдуся, и без чужих внуков, и уж тем более без петухов, — Раиса Гордеевна буравила косыми глазами левую и правую сторону улицы Новослободской.

— Тьфу ты! Да есть у нас дом!

Ещё чего выдумала! На кой ляд нам твоя Москва сдалася! И даром не надобна! — заплевался Шишок. — Мы поговорить пожаловали. Аль так и будешь гостей под дождём держать, на порог, что ль, не пустишь? Чаем не напоишь? Уж баньки от тебя, вижу, не дождёшься… Ох, Москва, Москва, до чего гостеприимный городок!

— Кака тебе здесь банька! Только общественна! Ладно, пошли в избу! — Раиса Гордеевна тут свистнула в два пальца, и метлы, так и подчищавшие разные концы улицы, поднялись в воздух и, как собачонки, припустили к хозяйке. Раиса Годеевна подхватила их на лету за стояки левой и правой рукой. Сгребла в охапку, уселась боком, по–дамски, на третью метлу — и та, просев под тяжестью дворничихи и с натугой низёхонько поднявшись над землёй, понесла хозяйку в арку. А носки дворничихиных сапог, как ни поджимала она ноги, скребли по асфальту. Троица, переглянувшись, впробеги [71] припустила за ней.

71

Впробег– ускоренным шагом. [Ред.]

Раиса Гордеевна почему-то к высотному дому под номером 20–в не полетела, а соскочила с метёлки возле маленького домишки, стоящего на площади между домами. Отомкнула дверь, на которой и значилась цифра 1. Велела вытирать ноги о тряпку и, проследив за процессом (Перкун зацепился когтистыми лапами за мешковину и разодрал её — Раиса Гордеевна грозно нахмурилась), по одному запустила гостей в дом.

Весь дом состоял из одной комнаты, с буржуйкой посредине. В углу у двери, лохматыми верхушками кверху, в ряд стояли мётлы, деревянные и железные лопаты, совки да ведёрки. Дворничиха сняла свой оранжевый жилет, телогрейку, резиновые сапоги 44–го размера — и оказалась во всём чёрном, даже тапочки были в чёрную клетку.

Пока Раиса Гордеевна ставила чайник на горячую плиту, Перкун стащил с шеи связку бубликов и положил на стол. Ваня оглядывался в поисках каких-то примет того, что здесь ещё кто-то живёт, но не находил их. Шишок же мигом всё обнюхал и спросил:

— Одна, что ль, живёшь, Раиса Гордеевна? А где кузнец твой?

— Вона! Вспомнил! С войны не вернулся Андрей–от! С другим я с шестидесятого года проживала, да и того тоже схоронила. Седьмой год одна кукую.

Раиса Гордеевна налила гостям чаю, поставила варенье, развела руками — дескать, больше угощать нечем, чем богаты, тем и рады. Чай пришёлся кстати.

— И ни детей, ни плетей у тебя, а, Раиса Гордеевна? — спрашивал Шишок, выдув под неодобрительным взглядом хозяйки три чашки чаю и подчистив всё варенье.

— Не дал Бог, — поглядела в разные, но обе пустые стороны дворничиха.

— А вот скажи ты нам, не была ли к тебе какни–будь племянница Валентина? — взял быка за рога Шишок.

— Была, как не была! Только когда это было! Ещё мой сожитель был живой. Поглядела, что жить у меня негде, да и отбыла восвояси. Вот и вся побывка. У меня и ночевать-то негде, — сказала намекающе Раиса Гордеевна. — Сама не знаю, как мощусь.

— А куда она ушла? — подал тут голос (который некстати задрожал) Ваня.

— А кто ж её знает!

— И… и больше вы её не видели? Больше она не приходила?

— Нет. Не пожаловала.

—

Да хотя бы в Москве ли она, неужто вы и этого не знаете?! — воскликнул тут Перкун. — Вы же всё-таки тётя ей, родная кровь. Не чужой она вам цыплёнок!

— Дак у неё и мать ведь есть, кровь куда роднее, а что-то, я вижу, и она не знает, где её дочерь, коль у меня спрашиваете.

— Не оставляла ли она чего у вас? — стал тут выпытывать Шишок. — Каких-нибудь своих вещичек, дескать, после зайду… Какой-нибудь ерунды ерундовской… вроде коробочки с мелом?

Раиса Гордеевна, откинувшись на стуле, расхохоталась.

— Невидимым мелом, значит, интересуетесь…

Шишок, разведя руками, кивнул:

— Очень нужон.

— Нет, не оставляла Валентина никаких сумочек, коробочек, узелков — ничего. Всё с собой унесла. Да и нести-то было нечего.

— А не говорила, остался ли у неё мел–от?

— Нет, не говорила. Да я и не выспрашивала — не больно-то интересно! Батюшка Гордей Ефремович дал тот мелок Василисе в приданое, вот она пускай и заботится об ём. А мне он без надобности. Мне скрывать нечего, как некоторым другим… Я вся на виду.

— А что же другие-то скрывают? — вопрошал, снизу вверх заглядывая в косоглазое лицо старухи, Шишок.

— А и кто ведь что, — пожимала плечами дворничиха.

— Так, совсем забыл! — полез Шишок в котомку и оторвал предпоследнюю шишку от ветки Березая. — Тут тебе Василиса Гордеевна да Анфиса Гордеевна поклоны шлют, а ещё вот — гостинчик… — и Шишок с важностью водрузил на стол шишку.

Раиса Гордеевна вскочила с места, глаза у неё разгорелись — один ярче другого — она цапнула шишку и принялась вертеть и так и сяк. Даже на зуб попробовала. Потом утащила куда-то в дальний угол и, зарывшись в сундук, так что один зад торчал кверху, зарыла в тряпки. Вернулась раскрасневшаяся и стала куда приветливее, даже открыла кастрюлю, стоявшую на железной печурке, и вывалила в миску всю картошку, вылив туда же чуть не полчекушки постного масла. Шишок весело подмигнул товарищам, дескать, налетай, и первым запустил мохнатую лапу в миску.

— Ну, спасибо за гостинчик, Шишок! — говорила меж тем Раиса Гордеевна. — Ну, удружили сестрички, ничего не скажешь, не ожидала такой щедрости!

Дворничиха стала выспрашивать про житьё-бытьё сестёр, дескать, что-то писем от Василисы давненько не получала, Шишок наполовину врал, наполовину правду говорил. Растаявшая Раиса Гордеевна погладила Ваню по отмытой рекой Смородиной голове и, скроив постную мину, завздыхала:

— Ох, один ты у нас внучек, на всех четырех сестёр один… Вот ведь какая незадача! Я бездетная, Анфиска безмужняя, Ульянка… Та вовсе… Нас ведь трое дочерей было, Ваня, у матушки с батюшкой: я, Анфиса да Василиса, а как мама-то померла, царствие ей небесное, так батюшка женился на другой. А у мачехи своя была дочь — Ульяна… Значит, мы были стариковы дочки, а Ульянка — старухина. Ну и стали жить… Не буду рассказывать, всего натерпелись от мачехи-то… Выросли. Я как раз взамуж вышла, своим домом зажила. Анфиска всё женихов перебирала: этот не такой, да тот не этакий…

Шишок при этих словах вздохнул и согласно закивал, дескать, это дело нам известное: да, перебирала женихов Анфиса Гордеевна…

— А и младшенькие тут подросли, — продолжала дворничиха, — Василиса-то с Ульяной, они одногодки были. А жил в соседнем селе, в Теряеве, парень один… — дворничиха покосилась на Шишка, который даже жевать перестал, — Серафим Житный, ладный, покладистый, работящий. — Шишок надулся, как пузырь, будто это его хвалили. — Только маленько простоват…

— Чего–о?! Простоват? Добрый человек был хозяин… Простоват! — рассердился Шишок. А Раиса Гордеевна, не обратив внимания на его уточнение, продолжала: