Поиграй со мной

Мак Бекка

— Я не знаю, с чего начать, — признается он.

— С самого начала было бы неплохо.

Он кивает, между нами растягивается молчание, пока он ищет начало.

— Еще в декабре, прямо перед Рождеством, на работе объявили, что продали фабрику. Ходили разговоры, что новые владельцы собираются всех уволить, навести порядок и начать все сначала. Я сразу же начал искать другую работу, но они появились после праздников, и все было как обычно. Мы думали, что мы в безопасности. А потом вчера… — его грудь вздымается, голос срывается. — Вчера они пришли. Уволили всех. Всех.

Просто вошли, сказали нам всем идти домой и не утруждать себя возвращением, — он хихикает низким, раздраженным смехом. — Зарплата за три месяца. Я отдал им двадцать пять лет, они увольняют меня без предупреждения, и все, что я получаю, это гребаную зарплату за три месяца. Как я должен на это содержать свою семью? Я не могу, Гаррет. Я просто не могу.

Напоминание вертится у меня на кончике языка, что я прекрасно могу их поддержать, помогать столько, сколько им нужно. Черт возьми, я годами пытался уговорить их переехать в Ванкувер. Но я знаю, что это не то решение, которое он ищет.

— И ты, наверное, не поговорил с мамой.

Папа качает головой.

— Она знала, что я не беспокоился об этом, когда ты приехал домой на Рождество, но тогда все казалось прекрасным. Я перестал искать работу, и мы оба перестали бояться. Теперь я… я не знаю, как ей сказать. У меня ничего нет, Гаррет. У меня нет диплома колледжа.

— Потому что тогда ты устроился на постоянную хорошо оплачиваемую работу, чтобы обеспечить свою девушку и новорожденного ребенка, — напоминаю я ему. От меня никогда не ускользало, что мой отец отказался от многих вещей, чтобы стать отцом в восемнадцать лет. Единственное, что он сделал для себя, это закончил среднюю школу. То, что на него в юном возрасте возложили такую тяжелую ответственность, только увековечило его привычки, и я много лет чувствовал вину за то, что родился, говоря себе, что он никогда бы не боролся, если бы у них не было меня. Логически я понимаю, что в трудностях моего отца нет моей вины, но когда ты ребенок, который несет ответственность за своего отца больше, чем он за тебя, трудно напоминать себе об этом.

— Как я должен отправить трех девочек в колледж? Я не знаю, как быть мужем, которого заслуживает моя жена, отцом, которого заслуживают девочки, которого ты заслуживаешь.

Я кладу свою руку на его.

— Нам не нужно, чтобы ты был кем-то другим, кроме того, кто ты есть, пап. Нам просто нужно, чтобы ты вернулся.

Его взгляд падает на наши сцепленные руки, и его мозолистый большой палец скользит по моим.

— Я не появлялся из-за тебя, — говорит он, и в его словах слышится раскаяние, но еще больше — признание. Он не ищет оправдания или утешения, не ждет, что я заверю его в обратном. Ему важно, чтобы я знал: он осознает свои ошибки.

— Ненадолго, — признаю я. — Но, может быть, иногда нам нужно опуститься на самое дно, чтобы увидеть всё с новой перспективы. Ты справился, проделал огромную работу и вернулся сильнее, чем когда-либо. Ты стал таким отцом, о котором я всегда мечтала, и я благодарен за то, что знаю этого

человека, за то, что именно его знают мои сестры. Тот факт, что ты боролся и что иногда всё ещё продолжаешь бороться, не делает тебя неудачником. Это делает тебя человеком.

Слезы собираются в его глазах и начинают медленно скатываться по щекам.

— Ты и твои сестры — единственное, что я сделал правильно. Я так горжусь тобой.

— И я горжусь тобой.

* * *

Когда я въезжаю на подъездную дорожку, в доме темно, если не считать слабого отблеска света над плитой, который я вижу из окна над кухонной раковиной. Мама оставляет его включенным на случай, если кто-нибудь проснется посреди ночи.

Нога моего отца подпрыгивает на пассажирском сиденье, взгляд устремлен на входную дверь, пока он крутит в пальцах свой чип трезвости.

— Что, если она снова меня бросит?

— Я думаю, она простила тебя за вещи похуже, чем участие в крупном увольнении. У мамы большое сердце. Она не сдается без боя.

Выражение его лица говорит мне, что он знает, но страх в его глазах говорит о том, что он уже достаточно раз подводил ее, и он не сможет выжить без нее во второй раз.

— Если это случится, мы справимся с этим вместе. Но тебе нужно верить, что ваши отношения достаточно крепки, чтобы выдержать это вместе.

Тишина заполняет машину, пока он удерживает мой взгляд, и когда он кивает, я выключаю двигатель. Выйдя из машины, он обнимает меня, объятие, в котором я не знал, что нуждаюсь.

— Спасибо, что веришь в меня. За то, что дал мне гораздо больше шансов, чем я когда-либо заслуживал.

Я надеюсь, однажды он поймет, что всегда стоил каждого второго шанса.

В ту секунду, когда я переступаю порог, гостиную освещает свет, ненадолго ослепляя меня, когда моя мама вскакивает с дивана.

На ее искаженном горем лице отразилось замешательство.

— Гаррет? Что ты здесь делаешь?

Я отхожу в сторону, и мой папа делает один неуверенный шаг вперед, затем другой.

— Лукас, — тихо выдыхает мама, прижимая ладонь ко рту, когда слезы наворачиваются на ее глаза.

— Мне так жаль, — тихо говорит он, и я вижу, как слезы текут по их щекам, прежде чем моя мама бросается в его объятия.

Я крадусь по темному коридору, поднимаюсь по лестнице. Двери всех спален открыты, все кровати пусты, кроме кровати Алексы. Когда дверь со скрипом открывается, я вижу, что все три мои сестры прижались друг к другу. Лунный свет падает на их лица из эркерного окна, освещая трепещущие веки Габби.

Она садится, моргая.

— Эй? Кто там?

Включается прикроватная лампа, и Алекса с трудом садится, протирая глаза кулаками.

— Гаррет?

— Гаррет! — Габби вскакивает с кровати и подбегает ко мне в пижаме с котенком.

— Ш-ш-ш, — я обнимаю ее, когда она прижимается головой к моему туловищу. — Не разбуди Стефи.

— Ты пришел домой? — спрашивает Алекса, наблюдая, как я несу Габби обратно в кровать.

— Ты сказала, что я тебе нужен.

Ее нижняя губа дрожит.