Поиск-86: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— Мразь… лавочник!.. — Арчев, в прыжке сумевший схватить револьвер, уже стоял над бывшим подручным. — Сорни най тебе захотелось? Один все хапнуть надумал?
Он, зверея, с яростью пинал извивающееся у ног тело.
— Пощадите, ваше благородие! — визжал Кирюшка. Обхватил сапог, принялся целовать его, ловя обезумевшими глазами взгляд Арчева. — Пощадите, заместо дворняжки вам стану. Портяночки, носочки стирать буду… Пожалейте, ваше сиятельство, пригожусь!
— Зачем ты мне нужен, ничтожество? — Арчев брезгливо передернул плечами, — Шаманенок понимает и по-русски. — И нажал курок.
Кирюшка
Арчев сунул револьвер в кобуру, подобрал с земли статуэтку. Упрятал ее поглубже в котомку, спустился к реке. Отвязал лодку, оттолкнул, вскочил через борт…
Размеренно взмахивая веслами, думал с беспокойством о внуке Ефрема Сатарова. «Как бы эти костоломы не убили его сгоряча. Могут ведь, несмотря на запрет. Особенно Степан — безмозглая дубина. Да и Парамонов не лучше — садист елейный…»
Парамонов, жмурясь от выползшего из-за леса солнца, истомно потянулся, перевалился с левого бока на спину.
— Слышь, Степа, — окликнул, позевывая, напарника. — А что, ежели их благородие с Кирюшкой нас омманули? Оставили, как Ваньку на тоем стойбище, воздух стеречь, а сами уже клад делят.
— Не, им без нас такую прорву золота не утащить, — сонно отозвался Степан. Прикрыв глаза фуражкой, он лежал рядом. — Вернутся. Сыщут шаманенка и вернутся… Ох, тошно! У тебя голова не трешшыт?
— Трешшыт, Степа, — вздохнул Парамонов. — Должно, подмешал чегой-то колдун. Оне, говорят, мухоморы настаивают, язви их, иродов. — Полюбопытствовал без надежды: — Ты, когда шустрил в избушке перед тем, как подпалить, ничо, окромя мухоморовки, не нашел?
— Откуль? Найдешь чего опосля тебя, — хмыкнул Степан. Сдвинул на лоб фуражку, приподнял голову. И замер.
В него целился из карабина, стоя на взгорке, черноволосый парнишка в зеленой малице. Рядом с незнакомым остячонком застыл сгинувший вчера проводничонок, сжимая в левой руке аркан, а в правой — топор.
— Ты чего? — почуял неладное Парамонов.
Перекинулся на правый бок — и увидел… Не задумываясь, выбросил руку к винтовке, лежавшей рядом.
Еремей, вильнув стволом карабина, нажал на курок — прыснули щепки раздробленного винтовочного приклада; мгновенно передернув затвор, сразу же выстрелил Еремей во второй раз — пуля, цокнув, ударила в барабан нагана, оказавшегося в руке вскочившего на колени Степана. Тот вскрикнул, затряс пальцами.
— Ты, милок, опусти винтарь-то. И не серчай на нас, — поглядывая масляно на Еремея, встревоженно — на изуродованную винтовку, Парамонов с кряхтением встал на карачки. — Избушку вашу Арчев да Кирюшка спалили. — Поднялся на ноги, истово перекрестился. — Вот те хрест!..
— Где Арчев и Кирюшка? — свирепо спросил Еремей.
— В Сатарово утекли, — угрюмо сказал Степан. И тоже поднялся на ноги — медленно, угрожающе.
— Сбегли оне. Бросили, значит-ца, нас, — Парамонов сокрушенно развел руками. — Сели тайком в лодку. И сродственников твоих увезли…
— Ты! — Еремей направил на него карабин. — Свяжи руки этому! — Показал стволом на Степана. — Ремнем своим вяжи. Быстрей!
И прицелился в голову Парамонова. Тот торопливо откинул полу шинели, вытянул подпояску,
— А теперь подними руки! — приказал Еремей, когда Парамонов закончил работу. — Выше! — И кивнул Антошке.
Тот выпустил топор — тынзян метнулся из левой руки в правую, свистнул в воздухе. Как только петля захлестнула запястья врага, Антошка, оскалясь, дернул, а Еремей выстрелил — пуля сбила папаху с головы Парамонова. Тот от неожиданности присел — аркан затянулся туго, надежно.
Еремей, сунув карабин Антошке, подскочил к Парамонову — набросил на его запястья еще несколько витков тынзяна, стянул узлом. Быстро связал меж собой руки обоих мужиков.
— Да как же тебе не совестно, милок! — опомнившись, взвыл плаксиво Парамонов.
— Заткнись, христосик! — рявкнул Степан и тяжело уставился на Еремея, который перекладывал содержимое его подсумка в расшитую меховую сумку у пояса. — Ну, гнида, берегись! Ежели встренемся, сам тебя, сопляк, придушу.
Еремей, отведя брезгливо лицо в сторону, ощупал Степана, выгреб из карманов шинели еще горсть патронов.
Обыскал и Парамонова, но патронов не нашел. Нагнувшись, подхватил с земли ремень с подсумками, бросил к ногам Антошки, который держал врагов под прицелом. Поднял винтовку с раздробленным прикладом, ударил о землю, доламывая. Отшвырнул. Крутнув на ходу подошвой, вдавил в песок изуродованный наган Степана; подобрал вторую винтовку, забросил за плечо. Остановился над тюками, наткнулся взглядом на сплющенный беличий капюшон своего кумыша, зажатого между золотисто-коричневой малицей деда и черно-серебристой опушкой сака матери, раздул ноздри. Вцепился в веревки, пятясь, оставляя два широких следа, поволок меховые наряды дедушки и бабушки, отца и матери, братишки и сестер, да и свои тоже, вчера еще висевшие до морозов в лабазе, а сейчас торопливо и в беспорядке связанные в два узла воровскими руками.
Около догорающей, чадящей избушки облапил один тюк и перебросил размашисто через обуглившуюся стену. Затем — другой. Этот зацепился за головешку поперечной жерди. Меха слабо затрещали, белый пух лебяжьего сака Аринэ шевельнулся, вздыбился, скрутился спекшимися черными жгутиками; шкуры охватились голубым летучим пламенем, задымились; запахло паленой кожей. Еремей, крепко зажмурившись, застыл — попрощался с семьей. А может, кто-то еще жив, может, правда, увезли в Сатарово, как сказал бородатый русики?.. Нет, не верилось в это… Круто развернувшись, хрустя обломками деревянной посуды, прошел к трупам собак. Простился и с ними.
Ворота загона распахнул резко, широко. Олени, сбившиеся в дальнем углу плотной серой кучей, задирали блестящие черные носы, встревоженно принюхиваясь к запаху дыма. Еремей, подкравшись вдоль изгороди к стаду, взмахнул руками, завизжал, заулюлюкал. Олени заметались, ринулись плотной колыхающейся массой к выходу, протиснулись на волю, промчались с топотом и храпом сквозь ельник — затрещали ветки, качнулись деревца, и все стихло.
Глядя прямо перед собой, вернулся Еремей к берегу. Подобрал на ходу топор, кивнул Антошке.