Поиск-86: Приключения. Фантастика
Шрифт:
4
Только-только лодчонка скользнула на травянистый берег, как Антошка с трехлинейкой, а следом и Еремей с карабином метнулись через борт. Привычно, на ходу, не оглянувшись, вдернули обласок подальше на сушу и, пригнувшись, кинулись к стойбищу, огибая, чтобы не шуршать, заросли малины.
На пригорке, где кустарник поредел, осторожно выпрямились и чуть приободрились — стойбище оказалось нетронутым: двери лабаза, избушки тулых хот и сарая кул хот, в котором зимой хранят рыбу, прикрыты. Только непривычно пусто
Антошка неуверенно вышел из кустов, окликнул:
— Ачи! Котты вусын? [6] — и замер, прислушиваясь, озираясь.
Дверь избушки тихонько приоткрылась и почти сразу же широко распахнулась. Через порог вышагнул коротко остриженный, с жирным бабьим лицом парень в неподпоясанной гимнастерке. В правой руке он держал нож, в левой — недообглоданную кость.
— Глянь-кось, живой! — удивился. Сыто икнул, вытер толстые губы кулаком. — Ты ведь здешнего хозяина сын, ага?
6
Отец! Где ты? (хант.)
— Где люди?.. Сардаковы где? — отрывисто спросил Еремей.
— Хозяева-то? — Парень рыгнул. — Тама вон улеглись, — показал костью на сарайчик кул хот. — Померли.
Антошка взвизгнул, вскинул винтовку и не задумываясь выстрелил в мордастого. Тот метнулся было к мальчишке, но бабахнули почти разом, один за другим, два выстрела Еремея — вылетел нож из руки парня, брызнула осколками кость в другой руке. Мордастый оцепенел. Антошка торопливо выпустил в него оставшиеся четыре пули. Не попал. Спешил, бил, судорожно передергивая затвор, — тяжелую трехлинейку водило из стороны в сторону, да и не видел Антошка сквозь слезы мордастого.
Парень резко развернулся, прытко шмыгнул в избушку. И почти сразу же оттуда раздался выстрел. Мальчики упали.
— Почему ты не убил его?! — колотя кулаком о землю, закричал Антошка. — Почему Иван остался жить?!
— Я хотел убить, — Еремей виновато глянул на его заплаканное лицо. — Не смог. Не могу стрелять в человека.
Дверь стала медленно приотворяться. Еремей тщательно прицелился, нажал на курок — пуля вошла в плаху створки, выворотив щепу. Дверь захлопнулась.
— Заряди большое ружье! — приказал Еремей. — Потом поплачешь… Как скажу, беги изо всех сил в кул хот.
Иван пинком распахнул дверь, вынырнул в проеме, вскидывая винтовку. Но поднести к плечу не успел. Еремей, выстрелив, опередил. Пуля ударилась в винтовку, парня толкнуло, опрокинуло. Дверь, спружинив на петлях, захлопнулась так же стремительно, как и открылась. Еремей вскочил на ноги.
— Беги! — прошипел властно.
Антошка, волоча за ремень винтовку, кинулся зигзагами через поляну, юркнул в кул хот. Еремей, изготовившись к стрельбе, не отрывая взгляда от избушки, тоже двинулся крадучись к сарайчику.
— Во лупит, гад!.. — Иван, упираясь ладонями в пол, сел, потер, кашлянув, ушибленную грудь. И напружинился — заметил сквозь большую щербину,
— Ну, щас заголосят… — Иван тяжело поднялся, пнул винтовку с раздробленным цевьем, проковылял к нарам, где лежал ремень с кобурой. Вынул из нее кольт…
Еремей, пятясь, вшагнул в сарайчик, выдохнул с облегчением. Опустил карабин, оглянулся и обомлел.
Из-под накиданных кучей старых камышовых ковриков-яканов, тряпья, ветхих драных шкур, на которых валялись одеревеневшие уже трупы собак — Ночки и Быстрого, — торчали голые, желтые, мосластые ноги с потрескавшимися, мозолистыми ступнями — у взрослых, с округлыми пятками, светлыми кружочками пальцев — у детей. Неживые ноги.
Антошка окаменело сидел на корточках в углу. Еремей выскочил из сарая. Качнулся на широко расставленных ногах, пронзительно закричал:
— Эй, ляль, выходи! Выходи, жирный, я убью тебя!
Иван облизнул губы, задержал дыхание, поднял кольт на уровень глаз и толкнул створку.
Выстрелили одновременно. Иван охнул, схватился за левое плечо.
— Ах ты, морда налимья, зацепил-таки!
Дернулся назад, подтягивая перебитую руку, и чуть не задохнулся от боли. Увидев краем глаза, что остячонок, пристально всматриваясь, сделал два шажка вперед, заорал:
— Иди, иди сюда, хорек! Иди, харя паскудная! Иди, угощу!
— Сам подохнешь. Подожду, — Еремей медленно отступил в кул хот, исчез в полутемном проеме.
Чувствуя, как немеет плечо, прошитое дергающей болью, Иван положил кольт на порог, задрал гимнастерку, рванул исподнюю рубаху. Морщась, прижал скомканный лоскут к ране… Все, видать, конец, отпрыгался: кровь не останавливалась, сочилась, пропитывая тряпку, сползала тепло и липко по ребрам, унося жизнь. «Господи, владыка небесный, из-за кого умирать приходится?! Из-за зверька таежного, у которого никакого интереса нету, окромя как сырой рыбы нажраться да оленьей крови наглотаться. Разве ж он понимает, как это сладко — жить?!»
— А, собака, кровопивец! — взвыл Иван и пальнул в щель.
Из сарайчика сразу же ответили выстрелом.
— Жив еще, — лежа у порога, мрачно заметил Еремей и передернул затвор винтовки. — Ладно. Ждать больше нельзя… — Повернул голову к Антошке, который все так же окаменело сидел в углу, глядя на ступни убитых. — Иди копай! Побыстрей. Нам еще Арча догнать надо.
Антошка, как во сне, поднялся, вышел. И, не пригибаясь, не ускоряя шаг, побрел под уклон к реке. Около одинокой сосны остановился, поглядел пусто на Еремея.
Тот, со страхом ждавший выстрела Ивана, кивнул: можно здесь, приступай! Крикнул:
— Эй ты, в тулых хот, не сдох еще?! Слышишь?!
Иван, закрывший глаза, чтобы помолиться, вздрогнул, услышав этот голос. Приоткрыл глаза, повернулся, чтобы сесть поудобней, и увидел на стене самострел с мощной, широкой дугой лука, а рядом, в кожаном чехле, толстые темные стрелы с зазубренными наконечниками. Постанывая, Иван поднялся с пола, утвердился на ногах. И, не отрывая глаз от самострела, побрел к нему.