Поиск-87: Приключения. Фантастика

Никитина Нина Леонидовна

В заключение этой темы перечислим сюжетно-содержательные категории, или главные жизненные узлы фантастического (и родственного ему) повествования. Это — о т к р ы т и е (пространственное, научное, философское, духовно-психологическое); п р и к л ю ч е н и е (в обычном смысле этого слова и как внутренний опыт и даже духовный эксперимент); п р е с т у п л е н и е (в тех же планах, внешнем и внутреннем); и с с л е д о в а н и е (научное, философское) и р а с с л е д о в а н и е (детективное); к а т а с т р о ф а (космическая, социальная, личностная); п у т е ш е с т в и е (пространственное и одновременно духовный поиск — quest; традиционная сюжетная рамка для всех остальных категорий, или их связующая основа) — и ряд близких к ним. В зависимости от того, какой акцент получают эти сюжетные каркасы фантастики —

«материальный» или духовный, — они и входят как составляющие в соответствующий жанровый уровень. Категории эти — как бы система кровеносных сосудов, питающих тело человека, но поддерживающих и обеспечивающих и его духовные силы.

Мы слегка развернули огромный веер жанров «границы» с целью показать его своеобразие и единство. Когда его символический центр — фантастика — исторически стала возможной как таковая? Когда она перестала быть скрытой сутью мифа или религии и художественно соотносимым с этой сутью литературным приемом? Не ранее Ренессанса, ибо в эту эпоху впервые сложились представления-образы р е а л ь н о с т и и и с т о р и и, старому времени незнакомые. Фантастика и в принципе, и хронологически соотнесена с реальностью как историей, если же брать ее вне этого определяющего отношения, мы не сможем ее отделить от предшествующих форм и даже от лживых выдумок, с собственно фантастикою не связанных. Ведь, как заметил Гоголь, «нелепое, невероятное и неестественное еще не создает фантастического».

Цивилизованная древность широко использовала фантастику как литературный прием. С его помощью либо усиливались эффекты народного «карнавального» юмора (так было в комедиях Аристофана и римских комедиографов), либо проявляло себя софистическое просвещение, отрицавшее миф, но не имевшее и твердой самостоятельной почвы (как у Лукиана). Фантастическое могло использоваться в качестве эффектного риторического средства (например, в цицероновском «Сновидении Сципиона»). Наконец, фантастика могла возникать, так сказать, наивно — когда автор был убежден, что его фантастические концепции носят ученый характер (таков диалог Плутарха «О лице, являющемся на сфере Луны»). Но собственно фантастика как нечто мыслимое лишь в оппозиции и вместе с действительностью, конечно, не была известна старому времени.

Фантастика порождается реальностью и современностью и обращена к ним как метод их художественного раскрытия. Реализм акцентирует в своем предмете силы необходимости, фантастика — силы свободы. Ведь сама историческая реальность внутренне противоречива, альтернативна и полна нераскрытых возможностей.

Реальное складывается так, а не иначе и выступает как нечто фактически данное в результате взаимодействия исторических противоречий. Но последние не исчерпываются тем комплексом фактов, в которые сложилась реальность. В ней были и другие возможности, иные пути развития, согласующиеся с общим вектором хода истории, но в данной исторической ситуации не раскрывшиеся. Ведь вектор сил не отменяет самого факта иных направлений своих составляющих, он просто их суммирует. В самой реальности нет ничего застывшего, в ней зреют и хранятся силы новые, трудно предвидимые, порою невероятные. Фантастика рассматривает человека, историю и природу в свете их нераскрывшихся альтернатив и до времени невыявившихся потенций. Поэтому, если угодно, и она реализм, но реализм невыявившегося, невероятного, неожиданного. Освещенная ее лучами, реальность раскрывается весьма глубоко, ибо это не столько солнечные, сколько рентгеновские лучи. Душа фантастического действительно обращена к «концам» и «началам» фактов, как это и понимал Достоевский.

Как связаны и с т о р и ч е с к и фантастика и наука? Это — большая тема, она касается так называемой технологической драмы, ныне переживаемой человечеством. Народ искони представлял вселенную в качестве единого организма, в котором нельзя затронуть ни одного звена без того, чтобы это не отозвалось в целом. У греков всеобщая связь символизировалась знаменитой гомеровской «Золотой цепью» — цепью бытия, опущенной Зевсом с небес на землю и отражающей в своих звеньях порядок и неразрывность жизни. Таких представлений не чужд ни один народ. Вспомним, как в «Слове о полку Игореве» природа реагирует затмением, криком зверей и птиц на дерзкую и ошибочную затею маленького

удельного князя.

Дело в том, что, по представлениям древности, физические явления и законы имели и этический смысл. Миром правила, сохраняя его устройство, Правда — Дике, и ее нарушение было п р е-ступлением как естественной, так и нравственной нормы. Гераклит Эфесский писал: «Солнце не преступит положенной ему меры, иначе его настигнут Эринии, поборницы справедливости». Эти народные верования дожили до нашего времени. В «Тихом Доне» старик поучает молодых, следующих на войну: «Помните одно: хочешь живым быть, из смертного боя целым выйтить — надо человечью правду блюсть: чужого на войне не бери — раз… Женщин никак нельзя трогать. Вовсе никак! Не утерпишь — голову потеряешь или рану получишь, после вспопашишься, да поздно». Отказ от чужого и, главное, чужой женщины в условиях войны, разрешающей, казалось бы, все, и есть минимум правды — справедливости, обязательный, чтобы не навлечь на себя месть выводимого преступником из равновесия мира.

Фантастика по природе отражает единство мира. Для нее подобная тематика органична и красной нитью проходит через ее историю и предысторию. Люди очень рано поняли, что одной искусной выдумки и умения (тэхне) мало, чтобы бросить вызов неизмеримо превосходящим силам природы, что необходимо соблюдать меру, иначе — гибель. Об этом говорит нам миф об Икаре, и его истина сохраняется при любом развитии производительных сил. Очень двойствен, полон внутренней напряженности и сомнений миф о Прометее. Сам образ титана, прародителя людей и их технической цивилизации, противоречив. Он мудр, но и дерзок до преступления, с богами состоит в коварной вражде-союзе. Прометей принес людям огонь и божественные ремесла, но стыд и правду, а значит, и способность жить сообща, им дал Зевс. Гордость возвышением человека, но и страх и трепет — вот полная картина мифа о Прометее.

Сегодня человечество на горьком опыте сознает, что значит нарушать природный порядок и вести себя хищнически. Наукой в наши дни выдвинуто понятие экологического баланса, как бы возвращающее — на новом уровне — к древним народным поверьям. Ведь, будучи естественнонаучным понятием, оно имеет сильнейшие этические и эстетические подтексты и звучит в такой же мере научно, как и публицистически. Народный синкретизм понимания мира как бы возрождается и на уровне социологии и политики. В последней все более пробивает себе дорогу мысль о связи всех со всеми, идея сосуществования, не имеющего альтернатив. Так древнейшие внутренние темы фантастики становятся злободневными лозунгами.

Знаменательно, что НФ распространяется и получает значение жанра как раз в период наибольшей самоуверенности капитализма, не познавшего еще основных сомнений и кризисов. Это — время так называемой Промышленной революции, вторая треть прошлого века, конкретно же для НФ — 60-е годы, столь памятные не только в России, но и на Западе. Как раз в эти годы и завоевывает свою популярность Жюль Верн, а с ним десятки ныне забытых, также писавших научно-фантастические романы авторов. До второй трети XIX века существовали отдельные научно-фантастические произведения и целые их тематические семейства (например, «планетарный роман»), но не было жанра как такового, ибо публика не верила еще в магические благие силы техники и науки.

Идея «Знание — сила», выдвинутая в начале XVII века Фрэнсисом Бэконом, и связанный с ней лозунг господства человека над миром были программой не только прогрессивной науки, но и восходящей буржуазии. Лишь после второй мировой войны стало для большинства и окончательно ясно, сколь грозны и двусмысленны отчужденные от человека общественные силы, в том числе наука и техника. Это было вторым жанровым рождением научной фантастики. Если при первом рождении, а отчасти в начале и особенно в 30-е годы нашего века, наука и техника выступали в НФ в качестве волшебных помощников, приближающих счастливое будущее (не нужно говорить, что оно по-разному представлялось у нас и, скажем, в Америке) — с 50-х годов эти силы становятся для НФ (жанра, а не отдельных его пророков) — проблемой, а сам жанр возрождает свою философскую, диалогическую природу. На первый план выдвигаются социологические и личностные вопросы, исследуются художественно силы истории, управляющие, в частности, и наукой.