Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики
Шрифт:
А, между прочим, диагноз оказался: инсульт.
А врач сказал мне неофициально: странный-мол какой-то инсульт – у него словно омертвело все в центре дыхания, словно бы многодневный некроз тканей Варолиева моста (так, кажется), – и умер он почти мгновенно – от удушья.
А Ведьмак через пару дней встретил меня случайно в коридоре, перекосился весь и проговорил вполголоса: «Сказано же было дураку: НЕЛЬЗЯ!». И тут же, не дожидаясь моей реакции, махнул вдруг рукой и с криком: «Пропадешь тут с вами совсем!..» поспешил от меня прочь, оглянулся, снова перекосившись,
В конце августа я был уже в Африке.
События развивались так стремительно, что у меня не было возможности ни проанализировать как следует происходящее, ни найти оптимальное решение, ни даже запомнить толком последовательность событий. Новый шеф, которого нам моментально прислали из Пятого Управления, молодой, чуть постарше меня, самодовольный козел, имел свои планы и ни в чем разбираться не хотел. Видимо, ДТШ постарался от души перед своей кончиною, и на нужный стол лег вполне отчетливый доклад, из коего следовало, что майор Красногорский себя на данной должности исчерпал и надлежит его передвинуть. И новый шеф меня передвинул – с необычайной энергией и с подлинно чекистским напором. «Или Африка, или…» – многозначительная пауза. Я выбрал Африку.
К этому моменту я уже знал диагноз смерти ДТШ. Я уже понял, что к чему, но я не встречался с Хозяином несколько дней, и мне не давали возможности встретиться с ним и посоветоваться (пожаловаться, попросить мазы). Мне оставалось только надеяться, что – в случае чего, если я принял неправильное решение, если я ему нужен здесь – Хозяин меня скорректирует. Отмажет. Заступится.
Он не заступился. И не стал ничего корректировать.
Мы встретились, я рассказал ему, что меня откомандировывают в джунгли, ловить колдунов, – он выслушал с рассеянной улыбкой и сказал только: «Ч-черт, я всю жизнь мечтал попасть в настоящие джунгли и отлавливать там колдунов…» И это было все. Он отпускал меня. У него не было во мне нужды.
Я рассказал ему про Дорогого Товарища Шефа. Вначале он переменился в лице – заметно побледнел, и глаза у него остекленели, – но это длилось лишь несколько секунд. Что бы там с ним и в нем ни происходило, он с этим благополучно справился. Равнодушно кивнул, принимая мое сообщение к сведению. Сонно поглядел на меня, демонстрируя, что сообщение это его не удивило… И, вроде бы, даже не заинтересовало… Словно это было нечто, известное ему ранее, и более того – нечто должное. Ни удивления не стало в лице его, ни испуга, ни огорчения. Он все это уже оставил позади. Дорогой Товарищ Шеф получил свое и был благополучно списан. Он уже был забыт. Причем без особых сожалений и угрызений совести – в назидание и поучение.
Я спросил на всякий случай:
– Вам не кажется, что это… м-м-м… Рок? Или…
– Или, – сказал он пренебрежительно. – Это не Рок. Это – я.
Я заткнулся. Он глянул на меня мельком и как обычно понял мое замешательство неправильно.
– Слушайте, Вениамин Иванович, – сказал он мягко. –
– Разумеется, – согласился я с наивозможной поспешностью и, чтобы немного оклематься, чтобы хоть дух, так сказать, перевести, принялся докладывать ему про Мирлина.
Он выслушал меня внимательно, горько скривился, пошевелил губами, словно хотел сказать что-то, но когда я приостановился, он только покивал мне, чтобы я продолжал. А когда я замолчал, изложив ему все, что знал по этому поводу, и все, что думал, он задал мне вдруг неожиданный и даже странный вопрос:
– Веньямин Иванович. Помните, вы меня допрашивали. Почему вы так добивались от меня тогда, чтобы я подтвердил вам эту свою фразу: «Посадят тебя, Сенька»? Зачем это вам было так уж позарез нужно?
Я несколько даже растерялся. Я ничего подобного не запомнил.
– А что, я, действительно, этого так уж добивался?
– Ну, естественно! Три ведь протокола вы составили, – три! – не считая очной ставки, и в каждый протокол вы обязательно вставляли: «Ох, посадят тебя, Сенька, к чертовой матери»? Зачем?
– Ей-богу, не помню.
– Да бросьте.
– Ну, честное же слово! У меня был какой-то список обязательных вопросов, которые я должен был вам задать. Но я ведь не вникал, что да зачем. Меня ведь совсем другое интересовало…
– Жаль, – холодно сказал он, поджимая губы. Он явно мне не верил. Однако, я ведь и на самом деле ничего этого не помнил!
– Станислав Зиновьевич! Да неважно это, поверьте вы мне! Я не помню, зачем это надо было в протокол вписывать, но вы поверьте, что это совершенно сейчас уже не существенно!..
– Это вам не существенно, а меня на суд, между прочим, потянут… свидетелем…
– Вы! Вы боитесь, что вас потянут на какой-то там суд?
– Естественно! Чего тут хорошего? Опять врать придется… Мерзко…
– Слушайте… Ну, не ходите, если не хочется.
– Приводом доставят.
– Прямо уж так – «приводом»!.. Ну, поезжайте куда-нибудь на это время… На дачу куда-нибудь… за город…
– Ладно. Не будем об этом.
– Конечно, не будем! Это же – сущие пустяки…
– Это для вас пустяки.
– Для вас – тоже. Разве об этом надо вам сейчас думать.
– А о чем же?
– Станислав Зиновьевич. Я уезжаю не сегодня – завтра. У меня времени совсем нет. А мы с вами еще ничего не обсудили… по существу…
– По существу нам и обсуждать-то нечего. Пусть все идет как идет…
– Станислав Зиновьевич. Так нельзя. Я понимаю: вы уже почувствовали свою силу. Мощь свою почувствовали. Даже всемогущество…
– Бросьте. Это все красивые слова. Ничего этого на самом деле нет.
– А что есть?
– Защищенность. Ощущение защищенности. Ощущение полной и окончательной защищенности…
– Вам этого мало?
– Не знаю.
– Вы единственный человек на Земле, ощущающий себя полностью защищенным, и вам этого мало?