Поиски счастья
Шрифт:
На лице Сипкалюк тревога. Не поднимаясь на ноги, с руками, сложенными на груди, она вглядывается в толпу. Ей немного страшно: как отнесутся к ней женщины, что подумают они про нее? «Эскимоска!..»
Тымкар стоит на корме, у руля. Он, кажется, видит Кочака, и сердце сильно бьется в груди. «Убийца! Лучше бы нам не видеть тебя!» — вспоминаются ему давние слова шамана. Что скажут чукчи? Как встретят они «убийцу», у которого жена — эскимоска?
На берегу он замечает деревянный вельбот. Это
— Какомэй! — изумленно воскликнул кто-то из стариков, стоявших на берегу. — Однако, это Тымкар, сын Эттоя!
— Тымкар?
Снова тишина. Все вглядываются в байдару.
— Как может он быть? — спустя минуту отзывается чей-то женский голос в толпе.
Несколько голов неодобрительно поворачиваются на голос: женщина говорит в такой серьезный момент, когда молчат даже мужчины!
— А Тымкар кто? — спрашивает какой-то подросток у отца, заглядывая ему в лицо.
— Тымкара только старики помнят. Это было давно.
Опять льдина мешает подойти к берегу. Тыкос направляет байдару в обход.
— Что было давно? — не унимается подросток, теребя отца за рукав.
— Тебя еще не было, — отмахивается от него тот, вспоминая, что в ту пору, будучи почти сверстником Тымкара, только что женился, а теперь ему уже сорок лет.
— А где он был так долго? Разве там тоже есть чукчи?
— Э-эх! — недовольно шикнул на него отец. — Замолчи.
«Но Тымкар ли это?» — думали уэномцы.
Обходя льдину, байдара удалялась.
Некоторые чукчанки зевали, но любопытство мешало им покинуть берег, Кто же станет спать, когда новости на подходе!
Как и в ту далекую весну, когда Тымкар возвращался из Нома, ему бросилось в глаза, что встречающих очень мало. Он вгляделся в уэномцев пристальнее и теперь ясно различил фигуру шамана.
— Кочак… — упавшим голосом произнес Тымкар.
— Что? — переспросил сын.
Отец не ответил. Сипкалюк заметила бледность на щеках мужа.
Одновременно узнал Тымкара и Кочак. Его глаз сощурился сильнее, усы задергались. Он что-то пробурчал себе под нос и поспешил в ярангу.
И не успела еще байдара причалить, как из яранги послышалось ворчание бубна.
Чукчи заволновались. Что бы это значило? Почему Кочак ушел и начал шаманить? Что-то недоброе слышалось им в звуках бубна. В поведении шамана они усматривали плохое знамение. Но, влекомые любопытством, чукчи все ближе продвигались к кромке воды.
Теперь уже все видели в байдаре двух мужчин и женщину. Они плыли со всем скарбом: с пологом, снастью, нартой, собаками; за кормой была привязана охотничья байдарка.
Ни Тыкоса, ни
«Где же люди? — спрашивал себя Тымкар. — Куда могли они уйти, когда не ушел еще лед?» Но, с другой стороны, ему было приятно, что его теперь почти никто не знает. Ведь его изгнали отсюда.
Тыкос делал последние взмахи веслом.
— Этти! — раздался голос с берега.
— Тымкар?
— Ты пришел, Тымкар?
В радостных приветствиях утонули звуки бубна. Уэномцы столпились у самой воды.
Тымкар первым спрыгнул на землю.
Широко улыбаясь, он здоровался и вглядывался в лица. Как все незнакомы! Да и на него многие смотрят с удивлением, как на человека другой земли…
Сипкалюк неподвижно сидела в байдаре. Тыкос убирал весла.
— Тымкар, это я — Пеляйме! — стоя против него, говорил пожилой чукча.
— Пеляйме! Тумга-тум! — они обхватили друг друга руками, счастливые встречей.
Пеляйме лишь на год старше Тымкара, он помнит все.
— А где Анкауге? Где Пелятагин? Где все люди этого поселения? Разве они перестали встречать приходящих к ним?
Уэномцы удивленно смотрят на него.
— Нет только Кочака, Все другие встречают тебя, Тымкар.
— Однако, я не вижу их. А где же Мэмель, Ильмоч, Эккем?
Чукчи опустили глаза. И Тымкар понял, что этих людей уже нет. Да, конечно, ведь прошло столько лет! Но разве все уже были тогда стариками?
— Какомэй…
Звуки бубна становились все громче.
— А где же Ренвиль?
— Ренвиль — я, — послышался в ответ пискливый голос подростка.
Уэномцы снова опустили головы: это был уже не тот Ренвиль…
На берег сошел Тыкос. Чукчи расступились, пропустили его к отцу.
— Тыкос! — в голосе Тымкара слышалось возбуждение. — Это Тыкос, мой сын.
— Тыкос? — повторили в толпе, улыбаясь.
— А где же Сипкалюк? Сипкалюк!
Сипкалюк? Это не чукотское имя…
Худенькая, с тревогой в больших глазах, жена подошла к Тымкару. Он взял ее за руку.
— Кочак? — он указал рукой туда, откуда раздавались тревожные звуки.
Ему никто не ответил, и он понял, что здесь не забыли историю его жизни.
В байдаре поскуливали забытые собаки; они пытались перегрызть поводки и выпрыгнуть на берег.
Злоба обуяла Тымкара. Он понял, зачем шаманит Кочак. «За что, за что? — думал он. — Разве я убил таньга?! Злой шаман, злой!»
Уэномцы обратили внимание, как страдальчески исказилось лицо Тымкара.