Поиски счастья

Максимов Николай Иванович

К вечеру им удалось извлечь железный прут, трубу и разную металлическую мелочь. Все это было перенесено к яранге.

— Что будем делать? — допытывался Пеляйме.

— Увидишь, — отвечал Устюгов.

На следующий день, к удивлению любопытного Пеляйме, Василий, казалось, уже забыл про железо: он что-то кроил, шил из куска моржовой шкуры, строгал куски плавника — мастерил какой-то невиданный мешок, похожий на огромную рыбью голову.

Прошла еще ночь, и таньг неожиданно принялся лепить из камней печку в холодной части яранги. Кольку он заставил нарубить желтой

земли, а Наталью — разогреть и замесить.

Пеляйме ничего не понимал. Василий неизвестно зачем сжигал на костре, присыпанном землей, такой ценный плавник, а угли не выбрасывал, а, наоборот, собирал.

— Ты, однако, делаешь непонятное, — рассердился наконец Пеляйме. — Пойдем лучше нерпу добывать.

Устюгов, казалось, забыл про охоту. Пеляйме не выдержал и ушел один. «Странные эти таньги, — думал он, — жир и мясо совсем кончаются в яранге, а он целую руку дней не идет на промысел. Маленький, что ли?»

К вечеру охотник вернулся. Незнакомый стук раздавался у его яранги. Вокруг толпились чукчи. Пеляйме заспешил к дому.

Рядом со спальным помещением Василий топором рубил на деревянной плахе кусок железного прута, который был уже не черным, а красно-белым, потом переломил его. Колька дергал за какой-то ремень, а «рыбья голова» все время открывала и закрывала пасть, раздувая в печке огонь. А Наталья склонилась у ведра с шипящей водой; оттуда валил пар…

Пеляйме остолбенел. Что творится в его яранге? Он даже не заметил Энмины, которая стояла тут же среди других.

Лицо Василия было в копоти. Он то и дело пробовал стереть ее, но размазывал еще больше.

— Шабаш! — сказал он Кольке, и огонь сразу стал блекнуть, затягиваться пеплом.

Через неделю Устюгов показал изумленным чукчам изготовленные им десять капканов, из которых не уйти и самому волку… Правда, капканы вышли очень грубые, громоздкие, но ловить зверя в них все же было можно.

Уэномцы ахали: они никогда раньше не видели, как обрабатывается железо.

А Кочак упорно шаманил, призывал духа болезни посетить ярангу Пеляйме. Однако вскоре, чтобы никто не видел, ночью, сосед Пеляйме, молодой женатый чукча, привез Устюгову на нарте железо и просил сделать из него капканы.

В дни пурги Василий занимался кузнечным делом. Ему помогали Колька и боязливый, но любознательный Пеляйме.

Зима близилась к концу. Немало уже добыли пушного зверя Василий и Пеляйме. Ни в одной яранге не было столько, но Устюгову все казалось мало. Вместе с Пеляйме они расставляли по тундре капканы, потом объезжали их на нарте. Редко возвращались без добычи.

Пеляйме заметно похудел: Василий не давал отдыха не только себе, но и ему. Хорошая погода — они в море или в тундре, пурга — куют железо, плетут сеть для нерпы, выделывают шкурки песцов. Не вытерпев, Пеляйме как-то утром потихоньку сказал жене, когда Василий стал подниматься:

— Энмина, однако, хватит нам песцов. Куда столько? Спать хочется.

В тундре мела небольшая поземка. Энмина прислушалась и ответила:

— Хорошо. Спи. — Ей самой тоскливо бывало без мужа, особенно теперь, когда она скоро должна стать матерью.

Пеляйме

благодарно улыбнулся и заснул.

Василий начал будить его.

— Пурга, однако, будет, Василь, — сказала Энмина.

— Нету никакой пурги. Поземка слабенькая.

— Вася, — послышался с полатей тревожный голос Натальи, — чукчи-то лучше тебя знают. Не езди. Посиди денек дома-то.

Устюгов уже натягивал теплые унты.

— Нешто думаешь в избе высидеть корову, как цыпленка из яйца?

— Не жадничай, Вася.

— Пурга, видно, будет, — повторила Энмина, выходившая наружу посмотреть, какая погода.

— Тем более надо ехать. Заметет все капканы. Да и волки пожрут песцов в ловушках. Пеляйме! — громко позвал Устюгов, обжигаясь горячим чаем.

— Кацэм [23] , — решительно заявила Энмина, и синие полоски татуировки на ее лбу сдвинулись.

23

Женское произношение слова «карэм» — категорическое выражение отрицания, несогласия.

«Знаю я вас, беременных, — подумал Василий. — Готовы теперь к подолу привязать мужей». Но спорить с хозяйкой он не стал.

Наталья между тем готовила ему сумку с продуктами.

— Колька! — крикнул отец. — Собак запряг?

Колька мигом выполз из-под полатей, оделся и выскочил из полога.

Василий уехал один.

Весь день мела небольшая поземка. Временами она даже стихала. Но высоко в небе быстро неслись на юг белые облака.

Энмина все чаще выходила из полога, ничего не говоря Наталье. Выспавшись, Пеляйме бродил по селу и тревожно поглядывал в ту сторону, откуда должен был вернуться его тумга-тум. Но друг не возвращался, и Пеляйме тревожился, ругал себя, чго не отговорил Василия от поездки в тундру. К тому же ведь уехал Василий на его упряжке…

Все охотники уже давно вернулись и с моря и из тундры. Вот-вот поднимется ветер, взметет снежную пыль, и тогда лучше оставаться охотнику на месте, чем пытаться найти поселение. Даже в Уэноме Пеляйме часто не мог отыскать свою ярангу. И только хорошо зная все неровности местности, он кружил, кружил и вдруг натыкался на заснеженный купол жилища.

Незадолго до сумерек началась пурга. Она обрушилась сразу, с первыми порывами ветра.

Ветер завыл, сорвал с земли снег, поднял его, размельчил и непроницаемой завесой погнал на юг.

Василий не вернулся.

Всю ночь тревога не покидала ярангу Пеляйме. Наталья молилась. Колька прислушивался к вою ветра. Энмина старалась не смотреть в глаза подруге. Ей казалось, что это она виновата в случившемся: не сумела отговорить Василия, не пустила с ним мужа. А ведь с Пеляйме он мог бы не погибнуть. Пеляйме — чукча, он знает законы тундры, он помог бы Василию.

Пеляйме тоже молчал. Наконец он сказал:

— Ничего. Собаки есть, не умрет.

Но сердце его сжалось при мысли, что Василь съест от голода собак, и у Пеляйме не будет упряжки.