Пока бьется сердце
Шрифт:
— Да ты кушай, Владек, — говорит очень полная и высокая пани Ядвига, — не мешай гостям.
— Так-так, Ядя, буду кушать, — соглашается пан Кручинский и тут же снова начинает рассказ.
По полной щеке пани Ядвиги скатилась крупная слеза. Хозяин, бросив мимолетный взгляд на жену, вдруг на минуту умолк, заморгал глазами, как-то сразу постарел, съежился.
— Не надо, Ядя, не плачь, — тихо произнес он и, повернув лицом к нам, пояснил: — У нас тоже горе. Сына в Германию угнали, там и умер в шахте. Файный был хлопец.
Поляков,
— Кажется, начинается большой дождь, — произнес он. — Совсем испортит дороги…
— О, не волнуйтесь, пан поручик, — воскликнул хозяин. — Настанет утро, пригреет солнце, и дороги высохнут моментально. Можно снова гнать немцев, — пся крев, как они надоели!..
Пани Ядвига недовольно поджала губы.
— Зачему ругаешься, Владек?..
Хозяин обмяк под строгим взглядом жены.
— Простите, панове, за сорвавшееся слово.
— Вы не называйте нас так. Для вас мы товарищи, — попросил Поляков.
— Так-так, пан-товарищ поручик.
Хозяйка тепло улыбнулась.
— Ох, Владек, ты совсем, как малый хлопец.
Пан Кручинский вдруг вскипятился, расправил плечи.
— Вот и не малый хлопец. Пойду вместе с вами, товарищи, до Берлина дойду, чтобы Гитлеру в лицо плюнуть. Вместе с вами буду бить немцев.
На губы Полякова легла едва заметная улыбка.
— Зачем беспокоиться, вы занимайтесь по хозяйству, а мы как-нибудь довоюем, — произнес командир роты.
— Нет, не отговаривайте меня. Обязательно пойду, — горячился хозяин.
Пани Ядвига посмотрела на мужа материнским взглядом.
— Какой из тебя солдат, Владек?
— Справный будет солдат! — воскликнул хозяин. — Стрелять я умею, и силу имею, не смотри, что худ. Если пан-товарищ поручик не разрешит, к самому большому начальнику пойду, а на своем настою. — И добавил, уже спокойнее, обращаясь к нам: — Не один я буду бить немцев. Наши хлопцы уже давно воюют с фашистами. Вы слышали про наших партизан? Знаете, кто такой пан Янек Гусев?
— О нем не слышали, — признался старший лейтенант Поляков.
— О, это боевой человек! Отрядом партизанским командует. Все наши хлопцы у него. Немцы, как дьявола, боятся пана Янека.
На дворе давно уже ночь. В оконные стекла барабанит дождь. В комнате тепло и уютно. Ярко горит настольная лампа. Со стен смотрят на нас красивые католические иконы. Взгляд у матки боски тих и печален. Зато вид у Марии Магдалины совсем беспечный, мирской, чуть-чуть даже легкомысленный.
— Скажите, панове, — опять обращается к нам хозяин, — какая установится в Польше власть?
Пан Кручинский впивается взглядом в лицо Полякова. Почему-то он чаще обращается к командиру роты, считая его, очевидно, человеком более серьезным и солидным, нежели я.
Поляков некоторое время молчит, затягивается табачным дым-ом.
— Власть будет такая, какую захотите вы!
— О, тогда я
— Совершенно правильно, пан Кручинский, — отвечает старший лейтенант Поляков. — Так и я мыслю. Знаю, что война научила уму-разуму многих людей, они поняли, на чьей стороне правда, кто у них друзья и кто враги. О нас вот говорили, что мы чуть ли не с рогами. Теперь смотрите на русских, смотрите на большевиков. Ведь такие люди, как все…
— О, самые лучшие люди, товарищ поручик! И не стыдно будет нам, полякам, доучиться у вас, последовать вашему совету. Ведь мы братья по крови, вместе воевали еще при Грюнвальде, — сказал пан Кручинский. Глаза его потеплели. Морщины на худых, обветренных щеках и лбу разгладились, лицо помолодело.
Пани Ядвига мягко улыбается, сидит молча, считая, пожалуй, неделикатным вмешиваться в разговор мужчин. Но все же внимательно прислушивается, а последние слова мужа явно вызвали ее одобрение: она несколько раз кивнула головой.
По оконным стеклам по-прежнему стучит дождь. Равномерно отсчитывают время дешевые часы-ходики, висящие на стене. Уже полночь. В дверь кто-то стучится. Пани Ядвига идет открывать.
На пороге — Тилла Матьякубов. Мокрая плащ-палатка топорщится, на пол стекают струйки воды. Сапоги Тиллы в липкой черной грязи, и Матьякубов боится ступить дальше порога, чтобы не наследить на полу.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?
— Я слушаю вас, товарищ боец.
— Здесь в одной семье болен ребенок, очень болен, — докладывает Тилла, — боюсь, что умрет.
— Так-так, болен, — подтверждает пани Ядвига. — Это у пани Михалины. Ладна така доченька, а теперь лежит…
— Что вы предлагаете? — спрашивает у Матьякубова командир роты.
— Разрешите мне сбегать за доктором в медсанбат. Он тут рядом, Тилла сбегает мигом.
А медсанбат расположился в небольшом хуторке, километрах в пяти отсюда — «рядом». На дворе дождь, слякоть. Добраться туда нелегко.
Скуластое лицо Матьякубова застыло в ожидании. В маленьких черных глазах бойца — нетерпение и досада на то, что командир почему-то молчит, не принимает решения. Наконец, Тилла не выдерживает и снова повторяет просьбу:
— Разрешите сбегать, я мигом…
— Что ж, Тилла, беги… Только не заблудись.
Лицо бойца просияло от радости.
— Тилла быстрее коня, быстрее машины. Тилла никогда не блудил, — воскликнул Матьякубов. — Спасибо, товарищ старший лейтенант, что разрешили…
Боец, круто повернувшись, исчез в темном проеме двери.