Пока чародея не было дома. Чародей-еретик
Шрифт:
— И тело без нее мертво? — Аббат снова улыбнулся. Казалось, он немного расслабился. — Славно сказано, славно. Я на редкость утешен тем, что мои царственные чада видят это столь ясно.
Род не совсем был уверен в том, что их величества выразили бы эту мысль такими же словами, как он. «Ну да ладно», — решил он.
— Однако, милорд, если тело болеет, душа страдает.
— Нет — если в ней жива мысль о Царствии Небесном, — возразил аббат и нахмурился. — Однако я согласен с тем, что больной человек может быть склонен к гневу и отчаянию.
Род вдруг вспомнил о горящих руинах деревни, которые видел вскоре после налета разбойников.
— Это верно, однако болезнь не стоит пестовать. По крайней мере так меня учили в детстве: грешно вредить собственному телу, поскольку оно — храм Господень.
— И это верно, — не стал спорить аббат, однако нахмурился еще сильнее. — Но не ошибайтесь: для вечной жизни тело ничего не значит. Вечна только душа.
Трудно было не обратить внимание на логическую погрешность — в том смысле, что аргумент аббата мог быть использован как оправдание угнетения, но Роду это удалось. Он явился к аббату ради примирения, а не ради споров.
— Но разве Господь против того, чтобы мы имели здоровый дух в здоровом теле?
— Не против, однако из-за этого не стоит делать вывод о том, что тело и душа равны для Господа.
— Конечно же, милорд, вы не станете утверждать, что тело должно быть рабом души!
Род был доволен собой — вот он и поставил главный вопрос, ради которого приехал к аббату: кто должен править — Церковь или король с королевой?
— Не рабом, — уточнил аббат, — а слугой. Несомненно, тело во всем должно повиноваться душе.
Тупик. Род сделал глубокий вдох и попытался придумать другой подход.
— Но как быть, милорд, если заболевает душа?
— Тогда она должна обратиться к Церкви, дабы исцелиться!
Что ж, некоторые из средневековых церковников были великими психологами-практиками. Некоторые. Но от Рода не укрылось то, что аббат вел спор по кругу, упорно отказываясь рассматривать прикладные моменты собственных аналогий.
— Однако покуда душа хворает, милорд, она способна посеять смятение в теле, не так ли? — спросил Род, живо Представив одного шизофреника, которого когда-то знавал, — неопрятного, небритого, нечесаного.
Вероятно, аббату припомнилось что-то подобное, поскольку вид у него сразу стал печальным.
— О да, но ведь мы с вами говорим о теле государственном, а не человеческом!
Аналогии перестали работать на него — и он резво от них отказался.
— Верно, и мы говорим обо всей Церкви, а не о чьей-то конкретной душе. Однако бывали времена, когда Церковь, в некотором смысле, хворала: она распадалась на части, верования которых противоречили друг другу.
— О да, ереси пускали корни, и до тех пор, пока они не были искоренены, успевали наделать немало вреда. — Аббат нахмурился. — Тем более причин для того, чтобы искоренять их — огнем и мечом, если потребуется!
Вот так аббат переступил черту.
— Однако
— Заповедь говорит не о злобных совратителях, которые уводят чад Господних с пути истинного! — резко бросил аббат. — И наверняка вы не желаете быть одним из таких!
— Нет, милорд аббат, я не имею ни малейшего желания уводить людей от истинной Церкви.
Лицо аббата уподобилось камню.
— Любое разделение внутри Церкви способно только создать хаос и принести страдания простым людям, которые составляют большинство прихожан, — негромко проговорил Род. — И я умоляю вас, милорд аббат, сделать все, что в ваших силах, ради того, чтобы предотвратить подобный раскол.
Стоявший позади аббата секретарь наблюдал за ходом беседы, дрожа и сверкая глазами, уподобившимися раскаленным угольям.
— Не для нас эти речи — что-либо делать или чего-либо не делать, — ледяным тоном отозвался аббат. — Единство Грамерая зависит от Великих Лордов и от их величеств.
От мысли о том, что аббат имеет в виду гражданскую войну, у Рода препротивно засосало под ложечкой.
— Но вы — целитель души, лорд аббат. Разве вы не можете найти способ снова сделать тело Грамерая целым?
Секретарь шагнул вперед, наклонился, но вовремя спохватился.
— Мы не затеваем ничего такого, что повредило бы интересам простого народа, — сдержанно ответил аббат. — И ничего такого, что повредило бы королю и королеве.
При том условии, само собой разумеется, что их величества будут вести себя праведно.
А сие означало, что Церковь не станет выступать против Туана и Катарины, покуда те будут слушаться Церковь. Нет, это никуда не годилось.
— Хочет ли милорд аббат сказать, что Грамерай может быть единым только при том условии, что их величества откажутся от Римской Церкви и признают Церковь Грамерая единственной Церковью в королевстве?
Аббат недовольно скривился.
— У вас недостает тонкости и совсем мало тактичности. Я бы предпочел сказать, что не могу дать благословение никакой власти, которая придерживается веры, нами почитаемой лживой.
— Даже при том, что мораль и вера — одно и то же и все зависит только от того, кто отдает тебе приказы. — Род всеми силами старался унять закипающий гнев. — Но разве не сказали бы вы, милорд аббат, что людям крайне важно иметь в лице церковных властей прибежище, если, не дай Бог, власть станет тиранической?
На сей раз лицо аббата утратило каменную бесстрастность. По взгляду было видно, что он насторожился, но сдерживается.
— Важно, это верно сказано. Церковь во все времена противостояла злоупотреблениям власти со стороны лордов и короля. Но вынужден признаться, мне странно слышать от вас подобные речи.
— Не было бы странно, если бы вы знали меня лучше — тем более что из сказанного мною следует и противоположное: светские власти обязаны предоставить прибежище своим подданным, если тиранической станет Церковь.