Пока драконы спят
Шрифт:
Потом была совместная трапеза в людском обличье, во время которой в доверительной беседе – так разговаривает равный с равным! – Гель узнала, что Арат был особым орлом, он был алтайдин-ок-ингы. По окончании охоты подельники Арата аккуратно заворачивали его крылатое тельце в мех и укладывали в каркас-болеу. Коктулек был свободен, его не заставляли восседать на руке хозяина. В молодости он частенько охотился на черноволков. Одной лапой хватался за загривок твари и когтями протыкал панцирь до сердца. Тем и жил: продавал дорогие шкуры черноволков, из которых оружейники шили прочные рубахи под кольчуги.
Однажды Арату не повезло:
И вот тогда не способного более зарабатывать охотой на жизнь, известного на весь Мидгард Арата пригласили в Университет – учить юных перевертней крылатым премудростям. Так что никаких дальних походов, никаких страшных клятв.
А жаль. Слухи были романтичнее действительности.
Гель безумно любила сказку о том, как…
…Юный рыцарь, отпрыск благородного семейства, встретил в поле девушку-крестьянку. Он проследил за ней и увидел, как она разделась и, обернувшись беркутом, принялась ловить куропаток. Сначала она била птицу для семьи – для отца и матери, братьев и сестер, и только потом, поймав крупного селезня, вдоволь насытилась, не подозревая об опасности – рыцарь-то притаился неподалеку. Когда хищная птица вновь поднялась в небо, рыцарь помчался в погоню за ней на отличном скакуне, без устали перебирающем шестью лапами. Девушка-беркут парила в жарком воздухе, но высоко подняться не могла – отяжелела после обильной трапезы. Вскоре она приземлилась, чтобы перевести дух. Рыцарь тут же настиг ее, и она взлетела, а потом, выбившись из сил, упала в траву. И опять рыцарь настиг беглянку. Та – в небо. Но почти сразу она рухнула и опрокинулась на спину, защищаясь когтями. Преследователь спешился, связал лапы птицы мягкой кошмой, спеленал ее шелками и отвез в свой замок. Он сказал птахе: «Обернись человеком и стань моей». Но девушка отвергла молодого повесу. Тогда он промыл орлице зоб, очистил от мяса. Рыцарь не давал ей спать целую седмицу, не отходил ни на шаг, играл на лютне и пел любовные песни, надеясь, что гордая красотка возьмет пищу из его рук и станет ему ласковой наложницей. Но девушка твердо решила не оборачиваться человеком. Поняв, что усилия его напрасны, юноша пожалел птицу. Он разрешил беркуту летать по замку, но ставни и бойницы приказал наглухо закрыть. Так прошел год, два, три, пять. А девушка все оставалась беркутом. Тогда измученный страстью рыцарь призвал колдуна и щедро одарил, умоляя превратить его в хищную птаху и сделать так, чтобы девушка-беркут никогда не смогла обернуться человеком. Колдун исполнил желание рыцаря.
Две птицы свили гнездо на крыше замка и жили вместе до самой смерти.
Шабаш, или Седьмой рассказ о ненависти
Он много знает о кровавых обычаях племен, затерянных в предгорьях и дремучих лесах. С тех пор как его называют «святым отцом» и «братом Пачини», он только и слышит об убийцах, мужеложцах и кровосмесителях, о мерзостных щукарях, вернувшихся к дедовским обрядам, и псоглавцах, якобы ворующих у бондов скот. Далеко не все в доносах правда. Брат Пачини редко доверяет историям, рассказанным шепотом, с круглыми от ужаса глазами. Первая заповедь инквизитора: «Не убоись врага своего, но уважай силу его. Ибо уважение не даст отвести глаза и восславит Господа нашего Проткнутого!»
Не
Странное для Мидгарда лицо удобно прятать под капюшоном балахона, удобно забыть имя, данное отцом, имя, которым здесь величают противно толстых домашних кошек.
Удобно? Ну так забудь, Мура! Не вспоминай!
Луна – полная, яркая – запуталась в кедровых лапах. Лес молчит, лес затаился, стесняясь присутствия чужаков. Отблески костра выхватывают из темноты фигуры людей, спрятавшихся от внимания недругов и соседей, но не от пристального взора инквизиции.
Рядом с братом Пачини распластался маленький толстячок, брат Джузеппе. Он шумно сопит, страдая от насморка. Брат Джузеппе прямо сейчас готов ринуться на еретиков. Брат Джузеппе горяч и наивен. Ему никогда не стать лучшим воином Истинной Веры, удостоенным права казнить и миловать детей Господа. У брата Пачини такое право есть, и пользуется он им без малейшего зазрения совести, яростно, но справедливо.
Иногда брату Пачини снятся сны: он моет руки, трет, трет, но никак не может содрать коросту спекшейся крови. Чужой крови.
– Помесь. Наполовину человек, наполовину лесная ведьма. Я уже видал таких тварей. Рядятся под добрых, повитухами в гардах приживаются, а потом порчу на урожай наводят или еще чего, мертвяков из могил тащат, а то и хуже. – Брат Джузеппе не в меру разговорчив.
Пачини уже заметил, что верховодит на шабаше седовласая жрица. Вот кого не испортили годы. Старуха, но держится уверенно, властно. От нее прет такой сильной ворожбой, что кажется, будто морщины ей к лицу, а вздутые вены на ногах манят мужской взор. На левом плече тремя застежками скреплена снежно-белая накидка. Пояс простенький, без изысков – откуда в такой глубинке диадемы и золотая насечка? Босиком. Впрочем, все шабашники босы. Это есть уважение земле и поклон лесу.
Всего у костра двенадцать человек. Дюжина. И у каждого брошь на одежде – «хватающий зверь», отлитый из бронзы. Лапы мускулистые, слишком большие. Морда не то кошки, не то пса, а может, и черноволка. Хотя и палэсьмурту сгодится. Глазища у «хватающего зверя» вытаращены то ли от страха, то ли от ненависти ко всему роду людскому.
Брат Пачини не умеет видеть в темноте, не может различать все эти мельчайшие детали – просто ему частенько доводилось наблюдать подобные броши у самых закоренелых еретиков.
– Зверь? – вопрошает брат Джузеппе. – Опять? Вроде ж всех извели.
– З-с-вер-рь, – кивает Пачини. – Из-с-сведеш-шь их вс-сех, к-как же… Плодитс-с-ся п-пог-гань, что ч-ч-черви в труп-пе…
В трех сотнях шагов позади Джузеппе и Пачини ждут сигнала два десятка воинов Истинной Веры, вооруженных желудками гарпий. К предплечьям воинов пристегнуты запасные бурдюки со святой водой. Метательные ножи, обоюдоострые лезвия, скрещенные по древнему обычаю и посеребренные, жаждут языческой плоти.
Закаленные в кострах аутодафе, знающие вкус ведьмовской крови инквизиторы топчут мох голыми пятками, отдаваясь уничижению во славу Господа Проткнутого. Дорожные посохи из костей прелюбодеев служат нынче опорами для палатки, в которой собран нехитрый скарб: провиант, вино, обрядовые принадлежности.
Карателям не терпится ринуться в бой. Да-да, именно карателям, ибо наставлять на путь истинной веры в этой чащобе некого – самые заклятые враги Проткнутого спрятались под сенью деревьев, и потому остается лишь карать.