Пока драконы спят
Шрифт:
– Уб-бей-йте вс-с-сех!!!
Шаг в огонь, хладный для почитателей Истинной Веры. Все братья сразу – в огонь, одним движением, будто тетива выскользнула из силка пальцев, отпустив на волю пучок стрел. Бесстрастность. Работа есть работа, слуги Проткнутого – лишь оружие в руках Его.
Отрыжки желудков вмиг нашли цели. Еретики закричали, завыли: больно, не надо, что ж вы делаете, сволочи. Все как всегда. Везде одно и то же.
Брат Пачини как-то сразу заскучал. Пора, что ли, в обратную дорогу? До рассвета он выберется на шлях к славному гарду Дубовый Гай. Там-то и выспится, и силы восстановит, и наестся
– Аа-а-а! Ненавижу! Черноволки поганые!!! – Это жрица разбушевалась. Не хочется ей, изворотливой, помирать: ни одна капля кипятка не ошпарила ее тела, ни один метательный крест не откушал требухи. Зато случилось невероятное, от чего законника вмиг скука оставила. Жрица собрала свои длинные седые космы в пучок и подбросила над головой. Распустившись частой паутиной, седина ее схватилась за воздух, вцепилась в дыхание людское, разделившись на две части – и словно два крыла появились у колдуньи. Взмахнула она ими, и еще раз взмахнула, и еще – и взлетела, оторвались пятки от земли. Колдунья зависла над головами серых братьев, уста ее богохульные исторгли проклятия. Всем инквизиторам пожелала она смерти в корчах, костей поперек горла и воды в колодцах только соленой. Затем, распустив по ветру косы, взвилась к макушкам кедров и, ощерив гнилье зубов, расхохоталась – и улетела.
А брат Пачини передумал к шляху выбираться. Успеет еще.
Жрица-то непростая оказалась. Тревожно законнику стало, ай тревожно. Найти бы беглянку да потолковать по душам, начав беседу с каленого железа под ногтями…
Горцы детишек своих называют именами предков, тем самым поднимая из могил прошлое, наделяя грудничков душами воинов, умерших отнюдь не в постели, но от жутких ран. В фундаменты фамильных домов закладывают людские кости, изрезанные рунами-заклятиями, – на достаток, плодородие земель и жен, удачу в охоте и вражеское бессилие. В таких домах бородачи-отцы не брезгуют конским молоком и сырой олениной.
Дикие люди, что с них взять…
Босые бродяги, устало опираясь на посохи, вошли в крошечный гард, неотличимый от сотен других. Бродяг было семеро. И не было среди них шибко разговорчивых, ибо в Дубовый Гай вместо себя законник отправил Джузеппе, снабдив того докладом о проделанной работе и успехах в борьбе с ересью. Сам же брат Пачини двинул по следу жрицы, улетевшей от правосудия. По легкому запаху рысцой побежал, ощущая горьковатый привкус, витающий среди деревьев, опадающий росой на грибы и папоротники. Брат Пачини сшибал шляпки мухоморов, поднимал, жевал – и указывал отряду, куда идти.
У Пачини нюх на висельников.
…Разожгли костер на площади в центре гарда.
Законник уронил искру святого пламени – стало жарко и светло. Нырнула в щели бревенчатых стен, отступила мглистая хмарь, укутавшая гард, затерянный в лесах и болотах. Как называется это место? Ледяные Синички? Снежные Дятлы? Какая разница…
Тишина. Никто не встречает посланцев Проткнутого, не спешит попотчевать хлебом-солью и лучшим вином. А раз так, стоит ли винить брата Аллини за воровство? Подумаешь, баран. Рогатый мимо топал по своим бараньим делам – и прямиком на вертел заглянул, бе-ме, хочу
Сумерки вот-вот обернутся ночью.
Брат Пачини сыт и тем доволен. Но более нет в нем благой радости. Он потерял след! Запах-вкус вел инквизитора до самых ворот гарда – и на тебе, подчистую обрубило, как и не было. У, ведьма! Заморочила!
Или?..
Парням в сутанах обидно. Событие какое для Дятлов-Синичек – инквизиторы явились! – а никто даже в ножки не поклонился. И можно ли пенять слугам Господа за то, что обуяла их жажда общения и захотелось им с тремя девственницами обсудить богословские темы? Значит, два мужика на одну девку – ужель беседа не получится?!
На крики прибежал мэр – толстяк и плешивец, он же враль-неумеха. Мэр поведал инквизиторской босоте, что насчет пожрать и выпить – запросто, народ уже старается, сейчас принесут. А девок нету. Ни одной. И все бы ничего, брат Пачини утихомирил бы своих молодцев, но от предложенного ужина смердело колдовством: заговоренные окорока, хлеба, яблоки. Вино тоже отравлено заклятиями от прокисания, похмелья и для пущей сладости.
Уговаривал мэр, просил:
– Кушайте, гости дорогие! Пейте на здоровье! Рады вам! Вашей святости бьем челом, кланяемся до пяток!
Молчали инквизиторы, алели впалые щеки, катались желваки от висков до подбородков. Ну наглец! Ну прощелыга! Как только смелости хватило?! Едва сдерживая праведную ярость, поднялся с колен брат Пачини и сказал тихо, но уверенно:
– Иди ко мне, с-с-ссын мой! Обнимемс-с-ссся! Поцелуемс-сся, с-ссын мой!
Смешно было смотреть на испуганную морду мэра, ой как смешно. И горько. И страшно. И…
Мэр дрожал и потел, отступая под натиском законника. Вот-вот побежит, а то и упадет на колени, моля о пощаде. Мэр щурился, глядя на парующие желудки гарпий, на помеченные гнойниками и татуировками руки святых бродяг. Отступал – и говорил, говорил, говорил…
Все сказал. Обо всех. Без заначки про запас.
Поведал он, что есть в Замерзших Синичках ведьма. Как же иначе назвать ее, коль двойню родила? Она – нечисть, больше некому. И мужа заморочила. Как сумела? А кто ж знает, но сманила воина на детоубийство, еще как сманила. Мужа-то люто наказали, а ее… жива до сих пор. Почему? Дык ведь околдовала! Как есть околдовала народ!
Спасите, святые отцы! Помогите!
Дрожащей рукой показал мэр, где свила ведьма свое поганое гнездо.
Но не тот запах. Совсем иной. Не запах – запашок. Беспокойный, да, с привкусом, но… Не то! Да только что ж теперь, коль виселица ждет добычу? Расстарались братья, ползабора толстяка мэра на благое дело извели. И людишки собрались: мол, чего тут, кого?
– Она с-с-ссожительс-с-ствовала с с-самим С-с-свистуном!
Повесили молодицу. Хрипло закашлялась толпа, вздохнула с облегчением: ой, как хорошо. Хорошо, что не нас.
И все бы ничего – одной девкой больше, другой меньше, какая разница? – да только брат Пачини след потерял. Хоть плачь, хоть рыдай! Инквизитор на колени падал, щепотки пыли в ноздри совал, дыхание до умопомрачения задерживал, ухватив ртом ветер… Ничего. Пусто.
Извернулась жрица, сгинула закатной дымкой.