Пока драконы спят
Шрифт:
Всего этого Гель не видела.
Она готовилась к Экзамену.
Пора уходить в Мир.
…Обернувшись человеком, она всю ночь рыдала в своей келье.
Поцелуй наездницы, или Восьмой рассказ о ненависти
Брат Пачини стоял у окна и смотрел на улицу, исчерканную сотнями ручейков, – река разлилась. Будто выдергивая стрелу из коры дуба, отводил он взгляд от донжонов Университета, изо всех сил думая о чем угодно, лишь бы не о том, что занимало больше всего.
Он вспомнил старинную легенду о том, что когда-то очень давно Мидгард захватили щукари, презренный нынче народ.
Крестьянам строжайше запрещалось продавать щукарям провиант, оружейникам – мечи и копья. Правда, щукари и не покупали ничего – силой отбирали, подмяв под себя не четверть, не треть, но половину Мидгарда. Девиц они не трогали, посевы не жгли, колодцев не оскверняли, но обращали церкви Проткнутого в капища водных божков. Венцом тому злодейству стал бунт – и нежить захлебнулась в собственной крови. Повсеместно люди топили детишек щукарей в нужниках, убивали захватчиков везде, где только можно и где нельзя. Никого не щадили, всех под нож – и стариков чещуйчаторылых, и девиц юных, икрой переполненных. А потом угасла ненависть. У правителей даже мода появилась: иметь на службе щукаря-свейна [26] . Правда, язычников, прежде чем на довольствие определить, заставляли принять истинную веру и отречься от ритуальных омовений.
26
Свейн – оруженосец, слуга, обязанный стоять за столом на пиру вождя и старших дружинников и подавать им еду и питье.
Щукари с удовольствием меняли заветы предков на дорогие подарки ярлов и конунгов, мэров и государей. А ежели дары те были так-сяк, выродки обвиняли хозяев в скупости. Мол, принимали мы Копья Проткнутого полтора десятка раз, и никогда нас не оскорбляли рваниной, приличествующей лишь свинопасу! Никогда не подносили серебра, потчуя лишь с золота! И рыбу вяленую не ели мы на пирах, угощались одной лишь вырезкой песчаника!
Щукари веру Проткнутого приняли, но старых привычек не отбросили. Ни одно их пиршество не обходилось без мяса пахарей и крови палэсьмуртов. А копыто единорога до сих пор у щукарей считается лучшим амулетом, гарантирующим плодородие и достаток в доме.
Вот такая история.
И при этом щукари – лучшие саботажники, шпионы и подстрекатели. Вот, скажем, сядет щукарь в трактире и давай похваляться, что вчера он завалил святошу, вот этими самыми лапами задушил, ножом вот этим брюхо вскрыл, завел в чащобу и продал лешаку за корзину ягод. Мол, люди добрые, бейте тварей-инквизиторов, не давайте им спуску.
И кое-кто отзывается, садится рядом. Эй, хозяин, поторопись, принеси-ка нам пива! Или бражкой угощает убийцу церковных кровососов и похвальбу щукаря внимательно слушает. И поддакивает. А потом, скажем, через пару денечков, безлунной ночкой темной, этот кто-то удивляется очень: как же так, зачем и почему за ним пришли братья в серых сутанах с желудками гарпий наперевес? Пройдемте с нами, шепчут братья. Как насчет костра, подмигивают. Сознаваться будем? Или сначала на
– Брат Пачини! Брат Пачини! – Крик вернул инквизитора к реальности.
Законник отвернулся от окна с видом на Университет. На пороге его комнаты шумно дышал невысокий толстячок. Из-за таких вот нерях воинов Проткнутого и считают дармоедами и лежебоками, способными лишь заливаться вином да забивать брюхо копченой свининой.
Надо успокоиться, сдержать приступ раздражения. Смирение и еще раз смирение.
– Да-а, бр-рат-т Дж-ж-жуз-з-с-зеппе?
– Сегодня! Новую партию сегодня приведут в гард!
– Я з-с-с-знаю.
– Но… откуда?
– Чу-у-вс-с-ствую.
– Перехватим! Запретим! Мы! Мы!..
– М-мы не в сссил-лах-х пом-меш-шать.
– Закон и Договор?
– Д-да. Но по-ап-пытатьс-с-с-я-а всс-се рр-авно с-стоит-т.
Брат Пачини доверяет предчувствиям. Буси по имени Мура тоже боготворит силу интуиции, черпая инфу из дрожи земли, утреннего чириканья пташек и предсмертных хрипов стариков. Он помнит наставления отца: чтобы вернуть отобранное, есть один способ. Не два, не три, не сорок пять – один. Зато простой. Всех дел: убить нынешнего обладателя таланта. Просто убить. Смерть вора освободит умение, вырвет из тела последним выдохом. И бросится осиротевшее умение на того, кто ближе. В идеале, если никого больше рядом нет, – в убийцу войдет, сквозь кожу просочится.
Но ежели талант не твой, не по нутру, слишком мал или слишком велик для пустоты в тебе, ежели ошибся ты и не того или не ту лишил права на дряхлую старость, то отвечать тебе, брат Пачини, жизнью своей и удачей. Взял чужое, буси Мура, – отдай свое. Так-то, и никак иначе.
Ему понадобились несколько смертей, чтоб осознать эту грань Договора. Первое предупреждение будущий законник получил в глухой деревушке, затерянной в дремучке. Дремучкой называли в тех местах помесь леса и зыбучих снегов, населенную ядовитыми варанами и огромными многоножками. Отряд растерял половину серых воинов, пока добрел до крохотного, в пять дворов, хуторка.
Девчонке было лет тринадцать, не больше. Она умела летать. Просто летать. Руки в стороны, ладошками пошевелить – и уйти вверх, промчаться сорокой над крышами.
Она, девочка по имени Элис, была смешливой и очень грязной, чересчур грязной даже для этих мест, где мыться принято раз в год. Она была глупым зверьком, почти не разговаривала, но зла в ней не было. Мура чувствовал это. Как и чувствовал зависть всех до единого жителей хутора, полусотни человек, не считавших кровосмесительство грехом, убийство младенцев – преступлением. Кто-то из них донес инквизиторам на девочку по имени Элис.
Странно, но ее присутствие беспокоило Муру и волновало брата Пачини. На вопросы об Истинной Вере Элис отвечала радостным смехом, хрюкала и повизгивала, а потом орала, когда серые братья прижгли ей пятки.
Ничего нет хуже жалости. Поддавшись порыву – зачем подвергать ребенка пыткам? – инквизитор ножом полоснул по тонкой шее. И тут же его скрутило сильнее, чем в первый день в Мидгарде: боль была невыносимой, голова раскалывалась, дракон ворочался, и брызгало алым из носа.
Вмиг поседел брат Пачини. Был вороном – стал лунем.