Пока еще здесь
Шрифт:
Заиграла “Я твой мужчина” Коэна. Вадик рассмеялся. Похоже, Коэн прямо-таки преследует его сегодня.
– Я люблю эту песню! – сказал он.
– Серьезно? – спросила Рэйчел и как будто напряглась.
– А что такое?
– Ничего, пустяки.
– Нет, – настаивал Вадик, – пожалуйста, скажи.
– Я ненавижу эту песню, – ответила Рэйчел.
– Ненавидишь эту песню? Почему? – удивился Вадик. – Парень всего себя готов отдать девушке. Он изливает ей душу.
Рэйчел попыталась смягчить свои слова извиняющейся улыбкой, но высказала все, что думает.
– Ах, он душу изливает, да? Слушай, это
– Я понимаю, о чем ты, но не соглашусь. Он выражает то, что чувствует в этот момент. Может, потом он и не будет так чувствовать, но это не значит, что вот в этот самый момент он неискренен.
Рэйчел мотнула головой с такой силой, что расплелись косички, и тонкие пряди светло-каштановых волос взметнулись вверх-вниз.
– Леонард Коэн мизогинист.
– Мизо… гинист? – переспросил Вадик. Слово как будто знакомое, но он не был уверен в значении.
– Антифеминист, – пояснила Рэйчел.
– Не понимаю, – сказал Вадик. – Коэн? Антифеминист? Разве он не боготворит женщин?
– Именно так! Я ровно об этом. Он боготворит женщин, но не считает их равными себе. Они для него эдакие священные сексуальные объекты. Нечто, что обожествляется и используется или, скорее, сначала используется, а потом уже обожествляется.
Рэйчел снова отпила своего сидра и спросила:
– Ты знаешь песню “В ожидании чуда”?
– Конечно! Это моя любимая!
– Давай-ка вникнем в текст.
Я знаю, это тебя ранилоЭто задевало твою гордость,Когда ты стояла под моими окнамиС горном и барабаном…Рэйчел замолчала, вспоминая следующую строчку, и Вадик продолжил:
А я сидел наверху в ожидании чуда,Ждал, что случится чудо.Рэйчел кивнула и пристально посмотрела на Вадика.
– Понимаешь теперь, о чем там? Наверху сидит мужик, весь в этих своих экзистенциальных думах, обращается к Богу, надеется ощутить благодать Господню, а где-то внизу – женщина. Буквально под ним! Тупо ждет. И чего? Чтобы он на ней женился?
Вадик покачал головой.
Рэйчел хотела еще что-то сказать, но одернула себя. Ей явно было неловко.
– А в магистратуре ты кого изучаешь? – спросил Вадик. – Американских мизогинистов?
– Да нет, вообще-то английских романтиков.
Вот так удача! – подумал Вадик. Отличная возможность увести разговор от щекотливых текстов Коэна, да еще в область, где он мог блеснуть. Он заявил, что знает наизусть все “Сказание о старом мореходе”. По-русски. Рэйчел улыбнулась и попросила прочесть. Он прочел. Рэйчел очень понравилось. Она сказала, что на русском баллада звучит потрясающе, правда, пару раз она все же не могла сдержать смех.
Официант подошел, как раз когда Вадик декламировал последнюю строку. Спросил, не желают ли они чего-нибудь еще. До Вадика дошло, что он подходит уже раз в четвертый или пятый. Пора было уходить.
– Я провожу тебя, – предложил Вадик, и Рэйчел кивнула и улыбнулась.
Цвет неба сменился на
Она спросила, где он остановился. Он сказал, на Стейтен-Айленде.
Ответ явно привел ее в ужас.
– Стейтен-Айленд? – переспросила она. – Но ведь уже так поздно! Как ты туда доберешься?
А потом она откашлялась и предложила ему переночевать у нее. Вадик крепче сжал ее руку.
Это Нью-Йорк, подумал он. Это Нью-Йорк делает все таким простым и легким.
Они шли по широкой авеню, потом свернули на какую-то небольшую улицу, потом еще одну. Вадику понравилась улица, где жила Рэйчел. Темные деревья. И нарядная отделка каменных фасадов. И груды заледенелого снега, сияющие в свете фонарей. Они вошли в дом и поднялись по скрипучей лестнице на шестой этаж, в двухкомнатную квартиру Рэйчел. Она шагала впереди. На ступенях был ковер. На перилах – резьба. Сердце у Вадика колотилось, как бешеное.
Но стоило им зайти в квартиру, легкость улетучилась. Рэйчел сняла ботинки и пальто, но осталась в шарфе. Она нервно сновала туда-сюда, как будто это она очутилась здесь впервые. Вадик чувствовал, что надо что-то сделать или сказать, чтобы снять напряжение, но в голову ничего не приходило.
– Хочешь чаю? – спросила Рэйчел, заново заплетая волосы.
Ей явно полегчало, когда он согласился. Она ушла на кухню, так и не сняв своего шарфа. Квартирка была маленькой и темной, на стенах висели постеры. Одну картину Вадик узнал – “Портрет молодой женщины” Мемлинга. Ему он никогда особо не нравился. Поскольку это был его первый настоящий американский дом, Вадик не мог в точности определить, что в здешнем интерьере было типично местного, а что от самой Рэйчел.
Он сел на маленький диван и снял ботинки.
Носки были насквозь мокрые. Эти носки он надел еще вчера утром, в московской квартире Регины, где прожил неделю между Стамбулом и Нью-Йорком. Обалдев от этой мысли, Вадик уставился на ноги, потом снял носки и запихнул их в карман пиджака. Из кухни доносился звон посуды, с улицы – шум редких машин, но в остальном в квартире было гнетуще тихо. Вадик рассматривал небольшую стойку для дисков возле дивана. Ни одного знакомого альбома. Вдруг он сообразил, что Вика с Сергеем будут волноваться, если он не вернется домой. Спросил Рэйчел, можно ли от нее позвонить. “Конечно!” – крикнула она из кухни. Вадик набрал номер, моля, чтобы трубку взял Сергей. И он взял. Вадик сказал по-русски, что проведет ночь в городе. С девушкой. С американской девушкой. На том конце трубки повисла тишина, длившаяся, казалось, целую вечность.
– Окей, до завтра, – вымолвил наконец Сергей.
Рэйчел появилась из кухни с подносом, на котором стояли две кружки, пара пакетиков очень плохого чая и маленькая тарелка со странного вида сероватым печеньем. Села напротив Вадика на скамейку для ног и положила в кружку чайный пакетик.
Она бросила взгляд на босые ноги Вадика, казалось, их вид ее смущает.
Вадик взял ее руку. У нее были тонкие и на удивление теплые пальцы.
– Еще немного английской поэзии по-русски? – спросил он.