Шрифт:
ПРОЛОГ
Есть люди, которые помнят себя с семи лет, другие – с трех. Я помню с самого начала. Спирали звезд в бесконечном просторе неба, парение и блаженство, последний миг полета в искрящемся танце, завернувшемся вдруг в воронку со скрежетом, какое издает стекло, когда по нему царапает оловянная вилка. Помню беспомощность и злость перед неодолимой силой, влекущей меня, меня, вдруг отделившуюся от совершенного сияющего пространства в отдельность, хрупкость, глупость, влекомую насильно в коридор, заворачивающийся по узким свиристящим пролетам дальше и дальше от света, за угол, за поворот, все уже и уже и уже, все глубже и дальше, в пульсирующую кровоточащую точку. Всхлип, взрыв, взлет.
– Катя, Женя, Клара, девочки, вы целы?
– Где мы?
– Летели свиристели на лихой метели, вылетели за болото, в тройном прыжке с переворотом. На хлипком мосту вылетели за черту, взлетели, выпрыгнули из корыта, глядь, а дорога-то перекрыта…
– Надо было включить фары! Трус!
– Дура, нельзя было огни включать, нас бы заметили…
– Дети, где дети, Катя, Женя, Клара, Петя, Павлик?
– Они заметили нас?
– В темную ночь беду не тревожь, назад не смотри, беда ждет внутри, сто тяжелых машин раздавили кувшин, продырявили пруд, всех лягушек сожрут, отвалили грязи, убрались восвояси, на стальной каракатице, прыгают и пятятся…
– Мамочка, где ты? У меня грязь в носу!
– Катя, дай руку, лезь через окно!
– Здесь стекло разбито, мамочка! Мне трудно дышать!
– Не бойся, видишь, все хорошо, лезь, так, теперь ложись здесь, на траву, видишь, это только царапины, ничего страшного.
– Мы уехали, у нас получилось?
– Под стальными шинами стоит плач лягушиный, весь день взъерепень, ступень на ступень, осколки расползаются, воронье слетается, а в кромешной темноте ступени не те…
– Мы дожидались, когда они все пройдут. Мы не могли ехать навстречу колонне!
– Петя?!
– Я здесь, мама, я в порядке.
– Мы проехали мост? Проскочили? Все нормально?
– Мчались вприскочку с кочки на кочку, спешили догнать давешнюю благодать, по мосту перейти на иные пути, но в тени моста поднялась чернота, черепки, ступеньки, высокие, серенькие, ноша тяжела, много барахла…
– Павлик? Павлик, не плачь, не плачь, малыш, мама с тобой, ты цел, смотри, все хорошо, мы все целы, все вместе, рядом.
– Мама, где Женя?
– Здесь, здесь, рядом, Женя… Женечка, девочка моя! Женя!!
– Что нам делать теперь? Ох, мама, мамочка, что же нам делать?
– Женя…
– Слышишь меня? Послушай меня! Держи дочку на ладошках. К себе прижми, сказкою корми. Я буду с тобою, от ветра прикрою. Ты с ней говори, весели, сохрани, пой песню любую, чудную, расписную, только говори, песню сотвори. Хочешь удержать, продолжай читать.
– Сейчас… сейчас… сейчас…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧЕРЕЗ МОРЕ
Глава 1
Мы собрались, чтоб радостно напиться,
Бочку вина, хозяин, ставь на стол,
Наш добрый друг ломает перекрытья,
Когда заканчивает пить рассол.
Все вместе, мы дружно напьемся,
Мы славные песни споем,
И счастливо мы рассмеемся,
И чаши взведем над столом.
Примчались мы по зову старой дружбы,
Едва нам ветер доставил приказ,
И никакой причины нам не нужно,
Коль ты зовешь, дружище, выпить нас.
Все
Мы славные песни споем…
Ганя лежала зажмурившись, слушая пение внизу. Хор низких голосов звучал уже давно и все расходился. Она очень старалась заснуть, но звуки проникали из двора в спальню в боковом крыле и сотрясали медную вазу у входа в комнату. Они давно разбудили ласточку под крышей, она носилась перед окном, прочерчивая темноту быстрыми дугами. Казалось, качается даже чаша в центре фрески и молоко вот-вот потечет по стене на пол.
Ганя плотнее закуталась в покрывало, прижала к боку меховую Айку, погладила пушистую морду.
– Ничего, Айка, поорут и замолчат. Скоро уже. Видишь, звезда закатилась, всходит луна. Они каждую ночь попоют, попоют, и успокаиваются. Скоро замолчат.
Айку сшила ей мама, давным-давно, когда Ганя была маленькой. Но она до сих пор брала ее в кровать, зимними ночами – для тепла, летними – по привычке.
Ночь уже перевалила за середину. Чаша на стене заблестела под серебристым лунным светом. Крики смолкли. Видимо, пирующие навалились на угощение, и Ганя начала сползать в сон, но тут же подскочила при звуках новой хвалебной песни. Девочка сжала ресницы и принялась в уме пересчитывать овец под навесом. Овцы тоже проснулись от криков из большого двора и коротко блеяли. Скоро побледнеет луна, расцветится лазурью небо. Мама распахнет калитку, и овцы одна за другой чинно выйдут на луг за оградой. Они примутся хрустеть холодной травой в каплях утренней росы. Изредка овцы станут поднимать головы, в раздумье глядя вдаль, на морские волны за обрывом, где бегут навстречу им седые морские барашки. Бегут, бегут, да все никак не добегут, не взберутся по крутому склону, не встретятся с земными овечками. Сами овцы не подходят близко к обрыву, там начинается скучная каменистая почва, без кустов и цветов, одни несъедобные твердые камни. А если бы набрались любопытства и храбрости – и заглянули, то увидели бы у пристани множество кораблей. Сколько именно, овцы не сказали бы, они ведь и считать не умеют. Что корабли, даже пропажу то одной, то другой своей подруги они едва замечают в круге ежедневных забот – днем искать сочные травы, ночью спать под навесом.
А хозяйка дома уже задумывается, сколько еще овец она может зарезать, чтобы накормить всех гостей. Сколько овец можно забрать из стада, пока это все еще стадо, и сколько голов сыра можно забрать из кучи, пока это все еще куча? Хозяйка размышляет также, что она станет делать, когда овцы закончатся и подойдут к концу запасы вина и сыра. Гости пришли много ночей назад, чтобы продолжить путь дальше вместе с хозяином дома, мужем хозяйки. Но ветер стих, приковав корабли в якорям. Туман скрыл мели и подводные скалы, море лежало то сверкающим, то черным зеркалом, и путешествие откладывалось со дня на день. Они могут пробыть тут еще месяц, и еще месяц, и еще, и все это время она будет готовить им мясо, печь хлеб, приносить вино и сыр. Клара была хорошей хозяйкой и, сидя на резном кресле рядом с мужем, улыбалась гостям, не позволяя заботам проложить складки на ее лбу.
Она была также хорошей матерью и учила Ганю всему, что полагается знать и делать девочке. Дочка просыпалась по ночам от громкого смеха и песен пирующих, но лежала молча, не плакала и не звала маму. Чего пугаться! Айка лежала рядом с ней, на кровати, пахнущей сосновой смолой, в спальне на втором этаже дома, в жилых коридорах, далеко от двора, где хохочут отец и гости. Мама запретила ей плакать. Сказала, ты уже большая девочка. Конечно, как молча лежать в комнате, когда они орут во дворе, так большая, а как забралась за птенцом по обрыву, так куда полезла, маленькая еще. Пятнадцать лет, не такая уж маленькая. Хотя тощая, говорят, на вид не больше двенадцати.