Пока мы лиц не обрели
Шрифт:
– Великий Царь!
– обратилась я к отцу.
– Она умирает!
– Если она не доведет дело до конца, тогда умрем мы все. Нас просто растерзают, - сказал отец.
Все закончилось только на закате. Мы отнесли Психею в постель и уложили. К следующий день она уже металась в лихорадке. Но лихорадка не смогла одолеть ее. В бреду Психея часто говорила о чертогах из золота и янтаря на вершине Седой гор] Даже когда ей было совсем плохо, на ее лицо не падала тень смерти. Казалось, что смерть просто не отваживалась приблизиться к ней. И когда Психея окончательно выздоровела, ее красота стала еще более волшебной, чем прежде. Детство
– "Нет, осуждать невозможно, - стихами пропел Лис, - что Трои сыны и ахейцы брань за такую жену и беды столь долгие терпят: истинно, вечным богиням она красотою подобна!"(Гомер. Илиада. Песнь третья, 156-158. (Перев. Н.Гнедича.))
Часть заболевших лихорадкой выздоровела, часть умерла. Только богам вед мо, были ли выздоровевшие теми, к кому прикоснулась Психея, но боги, как всегда отмалчиваются. Люди, однако, были уверены, что дело обстояло именно так. Каждое утро у стен дворца мы находили приношения для Психеи: ветви мирта, венки вскоре и то, что обычно жертвовали только Унгит, - медовые лепешки и голубей
– Тебе не страшно?
– спросила я Лиса.
– Меня успокаивает одно, - ответил тот.
– Жрец Унгит сам подхватил лихорадку, и вряд ли ему сейчас до нас.
В это время Редиваль вдруг ни с того ни с сего сделалась набожной и зачастила в Дом Унгит. Лис и я отнеслись к этому снисходительно, тем более что ее всегда сопровождал старый верный дворцовый раб, и мы не сомневались, что он не допустит ничего дурного. Мы полагали, что она молится о том, чтобы богиня послала ей мужа, или просто пользуется возможностью не видеть нас хотя бы несколько часов, а в этом наши желания вполне совпадали. Тем не менее я потребовала, чтобы она не заводила ни с кем разговоров во время этих паломничеств.
– Ах, сестрица, не беспокойся!
– ответила на это Редиваль.
– Мужчины, увидевшие хоть раз Психею, уже не делают никаких различий между мной и тобой. Мы с тобой не богини, нам жертв не приносят.
Глава четвертая
До тех пор я не имела никакого представления о нравах простых людей нашего города. Поэтому их преклонение перед Психеей, пугавшее меня, с одной стороны (и потому, что я с ужасом думала о том, как жестоко Унгит может покарать простого смертного, посягнувшего на положенные только ей почести, и потому, что я знала, как мстителен Жрец Унгит и сколько у него найдется вооруженных и сильных союзников среди многократно умножившихся недругов моего отца), с другой стороны, представлялось мне некоторой защитой от всех этих опасностей.
Спокойствие было недолгим, ибо мы не подумали о главном уроке, извлеченном чернью из случившегося: дворцовые врата открываются, если в них хорошенько постучать. Психея еще не успела полностью оправиться от недуга, а они уже снова ломились во дворец, требуя на сей раз зерна.
– Хлеба! Хлеба! Мы умираем с голоду!
– кричала толпа.
– Отворите царские амбары!
На этот раз Царь был вынужден уступить.
– В следующий раз вы ничего не получите!
– сказал он собравшимся на площади.
– Откуда у меня зерно, если земля не родит его?
– А почему?
– громко выкрикнул в толпе кто-то.
– Где твои сыновья, Царь? Кто будет твоим наследником?
– сказал другой.
– А вот у царя Фарса целых тринадцать
– сказал третий.
– У бесплодных царей и поля бесплодны, - подвел итог четвертый.
На этот раз Царь успел заметить, кто говорит; он незаметно кивнул стоявшим сзади лучникам. Быстрая стрела пронзила горло наглеца, и толпа обратилась в бегство. Но отец поступил неправильно: убивать нужно было или всех, или никого. В чем он был прав, мой отец, так это в том, что мы не могли больше раздавать народу зерно: после второго неурожайного года в царских амбарах осталось только наше собственное посевное зерно и ничего больше. Даже обитатели дворца вынуждены были довольствоваться луком, лепешками из бобовой муки и жидким пивом. С большим трудом мне иногда удавалось раздобыть лучшей пищи для выздоравливающей Психеи.
Дальше случилось вот что. Вскоре после того как Психея окончательно поправилась, я вышла из Столбовой залы, оставив там отца наедине с Лисом, и отправилась посмотреть, что поделывает Редиваль. Ведь моему отцу ничего не стоило задержать меня по делам на целый день, а затем накричать на меня за то, что моя сестра осталась надолго без присмотра. Но на этот раз она попалась мне сразу: Редиваль шла вместе с Баттой, возвращаясь из одного из своих обычных походов в Дом Унгит. Батту и Редиваль в те дни было водой не разлить; они так и шастали повсюду с вороватым видом по каким-то своим таинственным делам.
– А, сестричка-тюремщица!
– воскликнула Редиваль.
– Не извольте волноваться, я в полном порядке. Это не за мной стоило бы присматривать. Лучше скажи мне, где пропадает наша маленькая богиня?
– Полагаю, в царских садах, - ответила я.
– И не такая уж маленькая - она тебя на голову выше.
– Ах, ужас-то какой! Не сказала ли я часом чего-нибудь богохульного? Как бы гром небесный не поразил меня! Да, я совсем забыла, что она у нас уже большая. Такая большая, что полчаса назад я безо всякого труда заметила ее на пустоши возле рынка. Царским дочерям не к лицу гулять одним по пустошам, но богини, разумеется, выше подобных предрассудков.
– Истра одна в городе!
– воскликнула я.
– По крайней мере, была там, - визгливо добавила Батта.
– Носилась как угорелая, задрав юбку.
И она попыталась показать, как носилась Психея. (Сколько я помню Батту, она всегда передразнивала всех, хотя была к этому совершенно не способна.)
– Я побежала за ней, за этой нахалкой, но она шмыгнула в чью-то дверь, и поминай как звали.
– Ладно, - сказала я.
– Девочка, конечно, не должна была так делать. Но я не думаю, что она попадет в какую-нибудь беду.
– Не думаешь?
– переспросила Батта.
– Это как сказать.
– Ты спятила, няня!
– сказала я.
– Не прошло и шести дней с тех пор, как люди молились на нее.
– Я об этом ведать ничего не ведаю, - пробурчала Батта (которая, разумеется, прекрасно все знала).
– Может, что и было, но нынче все по-другому. Я-то сразу видела, что ничего хорошего из этого волшебства не выйдет. Лихорадка-то пуще прежнего разыгралась! Вон вчера человек сто померло! Это мне шурин кузнецовой жены сказал. Люди поговаривают, что от ее-то рук все это и бывает - лихорадка то есть. Я тут говорила с одной старухой, так та говорит, что ее старика она тронула, а старик-то и помер сразу - даже до дому не донесли. И не одна она так говорит. А вот послушались бы старую Батту…