Пока не забыто
Шрифт:
Вскипев от ярости, я спрыгнул с кресла, сорвал с себя простыню и с горьким плачем выскочил под проливной дождь. Дома только бабушке Сосе удалось меня успокоить. Она же отогрела меня горячим чаем с вишневым вареньем. К концу дня она отвела меня к другому парикмахеру достричься. Выглядел я ужасно: уши торчали, как у чебурашки. В школу я пришел в отвратительном настроении. На перемене я выбрал удобный момент и подкрался к Петьке, когда он оказался один за своей партой.
– Ты сейчас же пойдешь со мной к директору, – потребовал я и тоже завел за спину его руку, как учитель английского языка. – Сам ей все и расскажешь, а иначе я расквашу тебе нос. Для убедительности я коснулся его сопевших ноздрей кулаком свободной руки.
– Пошел вон, чего еще
Я оторопел, а Петька вырвал свою руку и отвесил мне болезненную оплеуху. С раннего детства я был вынужден научиться быстро забывать обиды, а иначе можно было бы и умом тронуться, потому что их было так много. К счастью, и отчим не относился к числу злопамятных людей.
Из своих запутанных школьных приключений я выбрался с переходом в шестой класс. Связываю это и с тем, что к тому времени я неплохо проявил себя в юношеской секции бокса, но еще лучше я показал себя на футбольном поле. И все же главная причина видится мне в приходе нового классного руководителя. Это был Иван Маркович Губань. Он первый из учителей оказал мне полное доверие.
Мой футбол
Какой мальчишка не играл в футбол в конце 40-х и начале 50-х. Моя юность и молодые годы, в которые я тоже не терял интерес к футболу, выпали на время проживания в Немирове, Москве и Виннице. К концу 40-х из Москвы в Немиров стали приезжать на отдых в отпуске трое моих дядюшек. Они останавливались у нас дома, у своей мамы и сестры, которые приходились мне бабушкой и мамой.
К тому времени я со своими друзьями уже гонял по дворам консервную банку или набитый тряпками старый чулок. Мы тоже выставляли условные ворота, посредством камней и кричали «гол!», когда в них попадали. Пользовались и словом «футбол», хотя, и не представляли толком, о чем разговор. О том, что это интересная спортивная игра, я впервые услышал от дяди Володи, старшего брата мамы.
Он приезжал чаще других. Утром он вставал, умывался, завтракал и выкуривал папиросу «Беломор канал» фабрики «Ява». Аккуратно сложенные пачки занимали половину чемодана холостяка. Вдохнуть благородного дымка приходили мальчишки из соседних домов, потому что им был знаком лишь запах махорочных бычков и крепкого местного самосада.
А, тем временем, дядя Володя удалялся в парк. Там он до позднего вечера «дышал целебным воздухом и расписывал пульку в компании культурных отдыхающих». В порядке исключения он возвращался домой раньше времени в дни, когда играла его любимая команда ЦДКА. И тогда он просил полной тишины, а сам прижимался ухом, к висевшему на стене круглому радиодинамику.
Так дядя Володя слушал радиорепортажи о проходившей в Москве или другом городе футбольной встрече. Он ужасно разочаровывался от слов «ай-яй-яй, мяч пролетел мимо, в 10 см от штанги!». Его лицо озаряла счастливая улыбка от громоподобного «Го-о-о-ол!». Временами я не понимал, что доставляло дяде Володе больше удовольствия – забитый гол, или мастерство ведения радиорепортажа непревзойденным спортивным комментатором Вадимом Синявским.
А телевизоров тогда еще не было и в помине. Однажды дядя, отойдя от радио по завершении передачи, уловил мой полный недоумения взгляд. Я думаю, что также на него смотрели остальные члены мой семьи, а, скорее всего, не обращали внимания вообще. Остановился дядя рядом со мной и тихонько заметил, что в его близком окружении он не знает культурных людей, которые не знают Синявского и, что такое футбол. В заключение он добавил, что и я должен это иметь в виду.
Намного более сдержанным болельщиком был дядя Петя, младший брат дяди Володи. Когда приезжал в гости этот дядя, он мог снизойти и до того, что, проходя мимо двора, в котором мы играли, останавливался и наблюдал за нашей игрой. Более того, он мог пробить по воротам тряпочным мячом и рассказать нам кое-что о правилах игры. Я от него впервые услышал о понятиях пенальти и корнер.
Притом в моих глазах неимоверно возрастал авторитет моих дядюшек. Еще бы, в отличие от брата
А год следующий пролетел почти незаметно. В очередной отпуск дядюшки привезли своих жен на роды в дома их родителей. Там они теперь и сами оставались, а к маме и сестре наведывались в гости только в определенные дни. В один из таковых они мне объявили, что я еду с ними в Москву, а их отпуска заканчиваются спустя неделю.
Немного позже я узнал, что объявление братьев вытекало из настояний моей бабушки Соси. В начале 30-х годов в Москву уехали все ее пятеро детей из-за того, что в маленьком Немирове ничего хорошего их не ожидало. В столице им, как могли, помогали обустроиться в своих семьях все трое братьев бабушки. А дальше ее дети сами учились, обретали профессии и трудоустраивались. Их мама очень рано осталась вдовой, потеряв мужа в одном из погромов. А их повторения в провинции боялись больше всего.
И вот теперь бабушка напомнила, что пришло время всем проживавшим в Москве ее детям пристроить одного ребенка ее младшей дочери. Ведь она тоже овдовела в годы войны. Так Володю и Петю приперли к стенке, хотя это было им, ох, как не с руки. А я совершенно неожиданно оказался в Москве. Она показалась мне многоэтажной каменной громадой после глинобитного одноэтажного Немирова. Такое впечатление вызывала улица Новослободская с ее домами цвета асфальта.
По нему сновало много машин. Особенно громко шуршали резиновыми шинами троллейбусы. Сначала они меня даже пугали тем, что их длинные штанги с грохотом выскакивали из электрической линии, по которой они скользили. Такое несовершенство в голове юного провинциала не укладывалось. Не воспринимались и водители женщины, когда они резко тормозили, выскакивали из машины и мчались в ее хвостовую часть. До чего же неловко им было забираться на приваренную лестницу. Но иначе водительнице было не достать длинные вожжи, которыми она с трудом усмиряла раскачивающуюся штангу.
К странному виду транспорта я присматривался во время походов в гастроном. Этому меня довольно быстро научил дядя Петя. А вот здесь меня ошеломляло обилие продуктов на прилавках. Сохранять было очень трудно, потому что холодильных прилавков еще не было. По этой причине продавщицы начинали рабочий день с протирки растительным маслом заплесневелых шкурок сырокопченых колбас.
В соответствии с инструкцией дядюшек, я такие колбасы не покупал. В списке, который я писал под их диктовку, числились свежий батон, сливочное масло, тонко порезанные докторская колбаса или сыр определенного вида. Реже в нем присутствовали красная икра или приготовленная в маринаде тихоокеанская сельдь. Того или другого продукта я покупал не более 100–150 грамм, чтобы не испортились.
Инструктировал меня дядя Петя. Деньги мне выдавал дядя Володя. Он работал на солидной должности, с более высокой зарплатой. Дядя Петя мне так и говорил: «Иди за деньгами к главбуху». Это и в самом деле соответствовало профессии дяди Володи». Сорить деньгами было не по карману и ему. Поэтому с первых дней он и меня учил их считать. Соответственно тем урокам, я сохранял кассовые чеки и сразу по приходу домой докладывал – сколько потрачено и сколько осталось.
«Копейка рубль бережет», – любил повторять дядя Володя. А еще, с его легкой руки, в моем бедном провинциальном лексиконе появились два новых слова дебет и кредит. Их значения я долго не мог понять, хотя дядя Володя мне его разъяснял неоднократно. Назвать главбуха жадным у меня не было никаких оснований, потому что, какой же жадный будет спрашивать, наелся ли я, а иногда еще и давать деньги на мороженое.