Пока не замерзнет ад
Шрифт:
Но это?
Это нечто было просто отвратительным. Запах был настолько отталкивающим, что желудок Хейзел протестующе сжался. Пытаясь не потерять его содержимое, она посмотрела на вторую миску и увидела воду. Схватив ее, Хейзел отправилась в самый дальний угол своей камеры, как можно дальше от ужасной еды.
Уставившись на воду, она не могла не задаться вопросом, почему Брелари, или кто там был, не дали ей обычный стакан. Почему собачья миска? Чтобы подчеркнуть ее положение? Чтобы еще больше ее унизить? Ну, если это было их целью, то им придется постараться получше. Хейзел, возможно, не была готова к такому повороту
В конце концов, это всего лишь время, а ей было, для чего жить и за что бороться.
Пять или около того дней спустя, Хейзел была готова взять свои слова назад. Она потеряла всякую возможность отслеживать время и постепенно, скука и отчаяния заполняли ее, заставляя ломаться внутри и снаружи. Она ничего не могла сделать, чтобы замедлить этот процесс.
Ночью в камере было так темно, что она абсолютно ничего не видела. Иногда казалось, что вместе со светом исчезал и воздух, заставляя Хейзел просто лежать на грязном полу, дрожа от холода и борясь за каждый вдох, умоляя свое сердце перестать биться так быстро. После двух или трех дней голодания она наконец начала есть отвратительную неизвестную смесь, которую ей приносили каждый день. В первый же раз ее немедленно вырвало, но теперь она ненавидела себя за допущенную слабость. Не было никого, чтобы убрать вонючую лужу блевотины, поэтому Хейзел просто пыталась игнорировать вонь, несмотря на то, что она становилась всё хуже с каждым днем.
Может, она додумывала то, чего не было в действительности, но знание этого не изменяло запаха. Первые три раза после еды она позволила себе дать волю слезам, но была вынуждена прекратить, осознав, что погрязая в жалости к себе, она убивала себя еще быстрее, чем помои, которыми ее кормили.
Ей абсолютно нечего было делать, поэтому она ходила по камере, думала обо всём на свете или пела. Это выглядело жалко, так как у нее не было голоса для пения, но каждый звук, который заполнял пустоту и нарушал тишину, был для нее ценным подарком. Когда Хейзел совсем отчаялась, она стала царапать ногтями каменные стены или пол, пытаясь создать подобие рисунка. Это не принесло никакого нормального результата, и единственное, что она получила в итоге, была кровь из-за ее сломанных ногтей. Поначалу она не обращала внимания, но затем начала чувствовать, что приближается к грани безумия, поэтому заставила себя остановиться.
Хоть и с трудом.
Хейзел часто думала о своей бабушке, вспоминая то, как она учила ее читать и писать, или как делала для нее игрушки. Тепло ее прикосновений, когда она обнимала ее, запах липы и старых книг, смешанный с чем-то еще, с чем-то бабушкиным. Хейзел чувствовала это каждый раз, когда Эбигейл склонялась над ее кроватью, чтобы поцеловать ее на ночь и уложить спать. Она любила ее – бабушка была ее материнской фигурой и даже больше. Она была ее лучшим другом, ее сестрой, ее наставником… она была всем, целым миром. Благодаря ей, Хейзел никогда не чувствовала одиночества и никогда не нуждалась в друзьях. У нее было несколько, но ни один из них и близко не подошел к тому, чем была для нее бабушка.
Она ужасно скучала по ней. Но больше всего Хейзел боялась, что теперь, без нее, бабушка будет совершенно убита горем. Ей было 62 года, и хотя ее здоровье всегда было завидным, исчезновение единственной внучки могло повлиять на него в худшую сторону.
Хейзел
Еще одна вещь, которая сводила ее с ума, было зеркало. Это пустое, страшное, большое зеркало, которое она ненавидела всем сердцем. Оно ее пугало. Не само зеркало, но смысл, который оно имело для нее … потому что чем больше дней проходило, тем более заманчивым оно начинало выглядеть. Идеальный способ покончить с ее отчаянием навсегда, не так ли? Как легко было бы разбить его, может быть, создать последнюю, нарисованную кровью картину, а затем использовать один из осколков, чтобы положить конец всему.
Смерть уж не казалась такой страшной, как Хейзел думала раньше. Скорее, она была избавлением, мирным местом, где не было страха и печали, или собачьих мисок, наполненных омерзительной едой.
Эти мысли были одновременно завораживающими и ужасающими, и они пугали Хейзел даже больше, чем неопределенность этого места. Вот почему она старалась не смотреть в сторону зеркала. Она притворялась, что его просто не существует, и в течение некоторого времени ей удавалось верить в это.
Однако через несколько дней эта вера пошатнулась. Она больше не могла себя обманывать.
Она устала. Она чувствовала себя старой. Она больше не чувствовала себя человеком. Она превращалась в сумасшедшее животное в клетке, и такая версия себя была ей ненавистна.
Хейзел медленно встала и подошла к зеркалу. Впервые за целую неделю, может и дольше, она увидела свое отражение, и она уставилась на него во все глаза, не в силах поверить, что это она. Ее красивые длинные каштановые волосы теперь были тусклыми, жирными, и уродливыми. Ее глаза, которые обычно оттеняли темно-зеленый цвет, теперь выглядели тусклыми и блеклыми, пустыми.
Она была ужасной. Непривлекательной. Отвратительной.
Если она чувствовала себя животным, то выглядела еще хуже. Ее кожа и голова ужасно зудели и она так отвратительно воняла, что ее тошнило от самой себя.
Глубоко вздохнув, Хейзел медленно отвернулась от зеркала. Это было самое трудное решение в ее жизни, поэтому она крепко сжала губы и отошла на шаг. Затем на второй. На третий.
Она не собиралась убивать себя. Нет. Может позже, через несколько дней, она снова передумает, но сейчас… нет. Было слишком рано. Она еще не сломалась. Она должна была держаться, если не ради себя, то ради бабушки. Она должна была поверить, что придет день, когда они встретятся снова.
Хейзел снова села на пол и прижала колени к груди.
Еще несколько дней.
Вечер наступил так же медленно, как и всегда, и Хейзел медленно моргала, готовясь заснуть, когда что-то резко нарушило ее покой.
Шум. Такой громкий шум, что она чуть не подпрыгнула от испуга и недоумения, не в силах понять, что происходит. В это время ее не кормили, так что…
Широко распахнув глаза, Хейзел уставилась на дверь.
Дверь открылась. Действительно открылась.
Когда она увидела высокого мрачного мужчину, ей потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить его имя. Брелари. Тот, кто привел ее в этот ад.
– Пойдем, – холодно сказал он ей. – Мой хозяин ждет тебя.
Хозяин? Ждет ее?
Все еще ошеломленная, Хейзел медленно двинулась к нему. Она не была уверена, был ли это только сон, но если так, то она не хотела просыпаться. Всё было лучше, чем пустота, которую она испытывала всё это время.