Пока ночь
Шрифт:
– И что же?
– А ничего!
– Как это: ничего?
– Ничего! Я же тебе и говорю: ни-че-го. Пустота. Ноль.
– ???
– У него в средине ничего не было! Ни сердца, ни легких, ни кишок, вообще ничего. Так что вопрос уже не в том, как он умер, а каким образом жил. Ведь тяжело обвинить в умерщвлении трупа, даже если бы это обвинение и было липовым, а дело было заранее подстроено. Такие вещи даже в Генерал-Губернаторстве не пройдут. Фон Фаулнис мертв, потому что и не мог жить. Если бы не сотни свидетелей, я бы усомнился и в том, что он вообще приехал сюда самостоятельно.
– Что ты из меня дурака делаешь?
– Ну знаешь!
– И все равно, что это за сказки...
– Никакие не сказки!
– Но я же с ним завтракал! При мне он слопал одного салата с полкило! Так куда он его запихивал? В рот, а потом оно прямо в задницу ему пролетало, или как? Или из него при вскрытии вылили бутылку бордо? А то, что он дышал, так я сам видел. Я же с ним разговаривал! Впрочем, и ты сам тоже! Вот Янош, прошу тебя, попробуй, издай хотя бы звучок, не набирая при этом воздуха в легкие!
И какого ты от меня хочешь?! Я тебе только пересказываю результаты вскрытия! Я в нем не копался! Специалисты отчет написали. Вот он лежит передо мной, и в нем, черным по белому написано...
– Ну хорошо, хорошо, извини.
– Ладно. Есть еще одно известие. Помнишь, ты расспрашивал про какого-нибудь еврея, на которого с полгода-год назад было бы особое распоряжение?
– Ну и?
– Тут у меня в списке несколько десятков человек. Как ты и хотел, я исключил тех, которые уже попадали на допросы и неграмотных, которые ни "бе", ни "ме". Осталось девять позиций; и на одну из них - имеется в виду некий Шимон Шниц - запрос был как раз со стороны Ahnenerbe, при посредстве берлинского гестапо. Я им позвонил, только же это страшная бюрократия начали меня отсылать от одного к другому, в конце же концов из этого всего вышла такая мура, что, якобы, Шница затребовали для их музея, или что там может быть, для какой-то никогда не существовавшей его секции. Печати имеются, подписи имеются, все имеется, вот только реального заказчика и нет. Только кучка цифр и букв: подотдел подотдела какого-то другого подотдела, который сам находится уже на совершенных задворках этого самого института. Ничего больше я не узнал, потому что вдруг в разговор влез какой-то бешеный генерал, о котором я в жизни не слышал, и начал допытываться, а чего это такого хочет от Ahnenerbe штандартенфюрер идентатуры войск СС из какого-то захолустья в Генерал-Губкрнии.
– Ну что же, хоть что-то уже есть. Ага, что касается тех неточностей в документах, которые...
– Так?
– Этим делом я уже занялся.
– Вот за это спасибо. Большое спасибо. Когда мы сможем встретиться?
– Тридцатого. Предварительно звякни на фирму. Ну ладно, мне уже пора.
Трудны прервал второй разговор, чтобы начать третий.
– Янек?
– Угу?
– Скажи мне.
– А если я дам тебе слово...
– Нет.
– Все это грязные дела; ты бы сама предпочла...
– На самом деле, не имеет ни малейшего значения, что бы я предпочла. Но я должна знать.
– Понятно.
– Так как?
– Здесь был один немец. Эсэсовец из Берлина. Шантажировал меня
– Неужели...
– Нет, нет.
– Но ведь я же чувствую, что ты уворачиваешься.
– Я тебе сказал правду.
– Верю. Только я имею в виду другое. Даже не тот день.
– Не понял.
– Ну, пожалуйста.
– О чем ты меня просишь?
– Чтобы ты отказался.
– От чего? От дел?
– Я... даже не знаю. Тут что-то такое... Думаешь, я не вижу? Пытаешься передо мной скрыть... Признайся!
– Ну что я пытаюсь скрыть? А?
– Не знаю!
– Успокойся.
– Я спокойна. А все из-за этого дома. Не надо было сюда переезжать.
– Возможно.
– Не возможно, а точно. Ты знаешь, что Конрад все еще шастает на чердаке? Не дай Бог, еще одного трупа найдет. Ну, чего ты смеешься? Это совсем не смешно.
– Не дадим свести себя с ума. Нельзя ведь в жизни руководствоваться только лишь предчувствиями и плохими снами. Так бы мы далеко не зашли.
– Вот, хорошо, что ты мне напомнил. Лея с Кристианом видели какой-то кошмарный сон. Утром буквально тряслись от страха. Кристиан до сих пор плачет.
– И что же такого им снилось?
– Они мне не рассказали. Хотели поговорить с тобой, только ты уже уехал. А ведь сейчас праздники... Янек, хоть сейчас ты бы мог побольше...
– Знаю, знаю, извини. Ведь все это не по собственному желанию, я такого не планировал. И разве это я придумал этого Гитлера? Разве это я придумал войну?
– Только не надо так.
– Эх, к чертовой матери все это...
Пришла Лея; Кристиан где-то спрятался, и никто его уже долгое время не видел. Минут с пятнадцать девочка ходила туда-сюда по всему кабинету, забиралась на кресла, постукивала по книжным корешкам и поглядывала на Яна Германа, когда он сам на нее не смотрел. Сам же он был занят проверкой квартальных отчетов. Лея постепенно приближалась к отцовскому столу, нервно теребя в пальцах подол юбки.
– Папа?
– Мгм?
– Я должна... должна тебе сказать, что мы уже не можем выходить из дома.
– Что?
– Нам нельзя.
– Кому?
– Мне и Кристиану.
– Что? Вам нельзя выходить? А ну-ка, иди сюда, присядь. Ну? Вам нельзя. И скажи-ка, кто это вам запретил? Мама?
– Не-е.
– Не мама?
– Нет. Они ни о чем не знает. Мы должны сказать про это тебе.
– То есть: ты и Кристиан.
– Ага. Только он трусишка и боится.
– Чего боится? Меня?
– Э-э, нет. Только...
– Только что?
– Потому что это были такие страшные-страшные чудища. И они сказали...
– Вам снились чудовища?
– ...
– Ну и?
– Я скажу тебе на ушко.
– Говори, говори. Ой! Не тяни так!
– Они пришли ночью. Пришли в нашу комнату и сказали, что если мы хотя бы палец выставим за порог дома, то с нами случится такое, как с паном Фонфальницом, и что от этого мы умрем, совсем умрем, и что ты знаешь, и чтобы сказать тебе, а потом вдруг сделались такими страшными-престрашными, а Кристиан начал плакать, потому что он трусишка, и...
– Погоди, погоди! Вам это снилось сегодня ночью?